— Вожак,. — обратился к юноше Гренгай, — за нами следуют лучники! Они будут здесь через четверть часа.
Жеан в ответ лишь кивнул. Он отворил дверцу, и все трое вышли из кареты.. Равальяк попятился, по-прежнему не помышляя о бегстве. Он переживал момент величайшего потрясения в своей жизни. С глубоким, искренним отчаянием он повторил:
— На мне лежит проклятие! Уже второй раз я поднял кинжал на моего благодетеля!
— Неужели ты хочешь моей смерти? — спросил Жеан.
Равальяк глядел на него в изумлении, не в силах произнести ни слова. Он сумел лишь протестующе взмахнуть рукой. Тогда Жеан мягко пояснил:
— Ты уже сделал одну попытку убить короля… А начальник полиции хотел арестовать меня. Сегодня все повторяется. Ты слышишь конский топот? Сюда мчится господин де Неви, чтобы схватить меня и предать в руки палача… Ибо те люди, несчастный, что тебя науськивают, решили, что за твое злодеяние должен ответить я. Поэтому если ты не откажешься от своего намерения, если покушение в конце концов удастся, то знай: этим ударом ты убьешь и меня.
— О! — прохрипел Равальяк. — Неужели такое возможно? Но я во всем признаюсь… я скажу…
— Ты скажешь правду, — жестко прервал его Жеан. — Но тебя схватят и бросят в какой-нибудь каменный мешок… Этим ты меня не спасешь.
И он добавил немного мягче:
— Единственное средство спасти меня — навсегда забыть об этом отвратительном убийстве. До сих пор ты не знал, чем оно грозит мне. Теперь я предупредил тебя, а потому спрашиваю: что ты собираешься делать, Равальяк? Станешь ли ты упорствовать? Обречешь ли ты во исполнение своего безумного намерения на ужасающие пытки человека, который спас тебе жизнь и был всегда добр к тебе? Говори!
Равальяк, уронив голову на грудь, машинально повторял:
— Проклятие лежит на мне!
В душе его происходила страшная борьба. Ему, очевидно, была невыносима мысль, что заплатить за преступление придется его благодетелю. Но разве не обрекал он себя на муки ада, отказавшись от своего плана? Такова была жуткая дилемма.
Однако, поскольку потрясение от неожиданной встречи с Жеаном было слишком велико, он стал склоняться к убеждению, что должен, прежде всего, оградить от опасности человека, которому был стольким обязан. Пардальян и Жеан, с удивлением следившие за фазами этой душевной борьбы, не понимая ее значения, услышали, как он в ужасе шепчет:
— Вечное проклятие! Что бы я ни сделал, меня ждет вечное проклятие! Но тогда…
Наконец он поднял голову. Искаженное мукой лицо его несколько прояснилось. Две слезы покатились по щекам, и он сказал тоном жертвенного смирения перед судьбой: