– Руди, – сказал я, – кстати… Давно хотел тебе об этом рассказать, но как-то не пришлось – рядом всегда были другие люди…
В его взгляде было такое доверие, что я едва не поперхнулся.
– Значит, скажешь сейчас…
– Да, – подтвердил я. – Скажу… За неделю до ее смерти я был у Розы. Она просила меня тебе кое-что передать, но перед этим заставила поклясться, что никто об этом не будет знать, кроме тебя…
– Бедная мама! Если бы не Абби, я бы ее туда никогда не засунул… Ну и скотина же я…
Как странно: сквозь новую его ипостась все еще проглядывались черты прежней. Где же кончается одна и начинается другая? Как и насколько меняется человек под влиянием обстоятельств?
Руди смотрел на меня выжидающе. Я не хотел, чтобы он еще больше расчувствовался:
– Позднее раскаяние трогательно, Руди, но ничего не меняет. Надеюсь, оно сделает тебя терпеливее к собственным детям.
– Я ее предал! – Голос его сел, как аккумулятор в машине, где вчера вечером забыли выключить свет.
Мне стало его жаль.
– Роза рассказала, что твой венценосный папашка записал на ее имя в тридцатых годах виллу в Швейцарии. Так, на всякий случай…
Руди жалко улыбнулся:
– Это уже маразм, Чарли.
– Да нет, – остановил я его, – не скажи… Документы, которые она для тебя передала, – подлинные…
– Ты только посмотри на себя, ничего больше! – сказала я ему. – На свой бант, на косичку… Курам на смех… Ты – человек в возрасте, Руди. Профессор. Должен стать деканом…
– Оставь меня в покое, – поморщился он.
– Что значит – оставить тебя в покое? – спросила я.
Он скривился:
– Прежде всего, пойми: я никому и ничего больше не должен. Хватит! Все свои задолженности я уже давно и с лихвой покрыл. А на должность декана мне, прости, теперь насрать…
Я отпрянула. Мне ненавистна грубость в любом ее виде, но я сдержалась. Это был его первый день дома после полугода в коме. Я не стала спорить и дала ему возможность успокоиться. Перенести такую, как он, травму?!
И я переменила тему:
– На кафедре тебя ждут…
Руди досадливо махнул рукой:
– Опять двадцать пять… Да не интересует она меня, твоя кафедра…
Он вытащил электробритву и стал разглядывать себя в зеркале. Я была уверена, что его беспокоит не столько отросшая со вчерашнего дня щетина, сколько собственное отражение.
Мне предстояли нелегкие дни. Травма трагически сказалась на его психике. До аварии Руди не был таким вспыльчивым. Его можно было уговорить, убедить, наконец, – настоять на своем. Сейчас же я видела перед собой другого, совершенно не знакомого мне человека, и это вызывало тревогу. От прежнего Руди Грина остались внешний вид и личные данные.