Несколько ребят спустились вниз, и Сережка пнул труп ногой.
— Зря собаку убил, — сказал Сережка, — хороший был пес.
Мертвые глаза Астафьева были широко открыты, и в них отражались черные, подсвеченные прожекторами облака.
Я встал с колен и брезгливо отряхнул брюки.
— Займись этой падалью, — приказал я Сережке, — да смотри, чтоб никто его не нашел.
Через пять минут я поднялся в свой кабинет.
Что и говорить, на душе у меня было погано. Нет, против мокрых дел я ничего не имею. Тот не мужик, кто хоть раз в жизни кого-то не замочил. Заработал — получи маслину в лоб. Но Астафьев, по моим подсчетам, этого дела еще не заслужил. Даже несмотря на свои амуры с ментовкой. Фирма по обналичке, конечно, принадлежала ему. Но кидать-то моих подопечных он не собирался — налоговая полиция арестовала счет взаправду. И вообще решать его судьбу должен был я, а не какой-то поганый пес.
В кабинете выпивали Асмодей и парочка местных шишиг. При моем виде шишиги сгинули.
— Ты чего грустишь, Асмодей, — осведомился я, бросаясь в кресло. Красивый у меня бес. Черты лица настолько правильные, что хоть убей не разберешь: мужик или баба. А грудка большая, что твой футбольный мячик.
— Шариф, а Шариф, — робко осведомляется Ас-модей, — а может, подпишешь? Мне ведь голову открутят без этого договора.
Я протягиваю руку, и с гобелена, изображающего сбор плодов в саду, мне в ладонь срывается яблоко. Асмодей, видимо, обижается. Он понимает, что стоимость попорченного гобелена несравнима со стоимостью одного яблока. Я с хрустом надкусываю фрукт.
— Тебе открутят, а мне нет, — заявляю я. — И вообще, чего ты бздишь? Считай, что ты на практике. Ты у себя в аду за сто лет тому бы не научился, что тебе вчера Сережка показал.
Удрученный Асмодей заморгал длинными ресницами и робко потянул со стола журнал с беленькой «маздой», к которой ластится белокурая девица с длинными волосами и короткой юбкой.
— Может, тебе тачку сделать? Я хотел было послать его к черту, но потом вгляделся в журнал и улыбнулся.
— Сделай, — говорю, — и в полном комплекте. Это, — и я стучу по машине, — во двор, а это, — и я показываю на девицу, — в постель.
Яблоко с гобелена оказалось кислое, я выкинул его и пошел посмотреть, что там с трупом Астафьева.
Когда я поднялся в свою спальню, Асмодей уже полусидел в кресле в виде той самой дамочки из «мазды».
Дамочка оказалась и в самом деле очаровательной.
Закувыркали мы с ней всю постель, голова у моей дамочки свалилась набок, глазки сияют от восхищения.Кувыркались мы с ней этак полчаса, а потом я кончил и скатился с моего беса.И так мне, признаться, хорошо, как никогда в жизни ни с одной блядью, не говоря уж о бывшей жене. Была у меня жена — со второго курса по третий. Продлилась моя жена ровно столько же, сколько лекции по истории партии.