Лицо ее, освещенное красным отблеском углей, выглядело усталым. Глаза надолго застывали на пылающих углях, то раскрывались широко и настороженно, то укрывались за опущенными ресницами. Лишь однажды лицо ее оживилось – она принялась рассказывать, как девочкой участвовала в спектакле о Чипполино, разыгранном во дворе дома, и как восхищена была бабушка графиней Вишенкой – Валерией. Но оживление длилось недолго, она вдруг смолкла, улыбка стерлась. Валерия односложно отвечала на вопросы Лютрова и, наконец, сказала, что ей про себя говорить скучно.
– Я невезучая, Алеша… Расскажите лучше о себе. Вы все летаете?
– Такая уж планида.
– Всю жизнь?
– Половину.
– Вы, наверное, хороший летчик, я помню ваш большой самолет.
– Есть лучше.
– А людей не возите?
– Редко.
– На «ТУ-104?»
– Случается.
– А почему вы не женаты?
– Так уж вышло.
– И я не выйду замуж. Меня не возьмут.
– Вам это не удастся. У вас много друзей в городе?
– Не обзавелась, некогда было… Я и в доме-то никого не знаю, кроме маминой подруги Евгении Михайловны да ее сына. А вы где живете?
– На Молодежном проспекте, рядом с вами.
– Видите, как бывает… Я очень изменилась?
– Стали взрослее, по-моему.
– Да, совсем взрослая, дальше некуда… И хуже, конечно?
– Нисколько. Но немного не такая, какой были в Перекатах.
– А вы помните, какой я была? – спросила Валерия, и губы ее дрогнули в улыбке.
– Еще бы!.. Тоненькая, яркая, как тюльпаны у вас в руках.
– Да, тюльпаны… А теперь?.. Не бойтесь, говорите.
– Я с вами всего боюсь: и говорить, и молчать.
– А вы не бойтесь.
– Ну вот вы зачем-то накрасили ресницы, губы… Я понимаю, некоторым нельзя без этого, но вас краски… огрубляют. Такие красивые пушистые ресницы слиплись, глаза выглядят заплаканными… На вашем лице ничего нельзя трогать. Впрочем, я могу и не понимать чего-то.
– Честное слово, Алеша, я впервые разукрасилась… Хотелось выглядеть получше, как все…
– И вы могли бы не делать этого?
– Чтобы понравиться вам?
– Ну, ради этого не стоит.
– Не обижайтесь, я стала злюкой.
Но что-то больно кольнуло его, горькое чувство росло, захлестывало, и от этой горечи стало трезвее на душе.
– Обиделись, да?
– Мне бы уехать сейчас, – сказал Лютров, пряча глаза.
– Уехать?.. Почему?
– Вот что вам нужно знать, Валера… Я собрался просто скоротать новогоднюю ночь, повеселее прожить веселый праздник, у меня был трудный год… И вот случилось маленькое чудо… Счастье нельзя выиграть, Валера, а еще труднее прийти на вокзал, чтобы встретиться с ним… Но пусть вас это не трогает…
– Вы странно говорите, но я, кажется, понимаю… И… вы сейчас что-то делаете со мной, не знаю… Я не умею выразить, но мне легко и… Не уезжайте. Не нужно уезжать, чтобы я поверила… Ведь вы… любите меня?