Итак, Ротткодд двигался вдоль ряда раскрашенных в разные цвета фигурок и окидывал каждую внимательным взглядом, после чего следовало несколько прицельных мазков перьевой метелкой. Ротткодд был человеком нелюдимым и, как следствие этого, холостяком. Женщины при первом же знакомстве начинали его бояться. Так что чердачное затворничество было для него идеальным образом жизни. Иногда, правда, даже сюда забирался кто-нибудь из слуг, чтобы задать какой-то вопрос, обычно относительно ритуала выбора скульптур его сиятельства, а потом жизнь Ротткодда снова принимала привычный оборот.
Интересно, какие воспоминания находили на него по ночам, когда он лежал в гамаке, положив похожую на ржавую мушкетную пулю голову на скрюченную руку? О чем мечтал он месяц за месяцем, год за годом? Вряд ли его размышления каждый день отличались друг от друга – монотонная жизнь скорее не давала фантазии большого простора. Ротткодд сам обрек себя на одиночество, но в глубине души он, несомненно, наперекор себе, мечтал, чтобы кто-нибудь бесцеремонно потревожил его тихую заводь.
И одним тусклым дождливым днем действительно объявился нарушитель спокойствия. Ротткодд как раз лежал в гамаке, смежив глаза – за окном уныло стучал дождь, воздух, казалось, тоже был напоен неприятной влагой, так что и вставать не хотелось. И вдруг раздался грохот – смотритель сначала нахмурился, но потом хитро улыбнулся: ведь он собственноручно вытащил один из двух гроздей, которыми была прибита дверная ручка. Хватаясь за ослабленную ручку, посетитель невольно производил стук в дверь – все это было сделано с умыслом, чтобы Ротткодда не могли застать врасплох, войдя тихо и незаметно. А так… предупрежден – значит, вооружен.
Между тем звук еще раз тоскливо разнесся по продолговатому Барельефному залу. В этот момент сквозь решетчатые ставни окна просочились скупые лучики света – дождь, выходит, кончился. Однако смотритель даже не сделал движения в сторону окна – он редко открывал ставни, оставляя их сомкнутыми даже в самые солнечные и душные дни. Независимо от времени суток, в помещении горели свечи. Между тем чья-то непривычная рука продолжала настойчиво дергать дверную ручку. Этот звон да назойливые лучи света напомнили Ротткодду, что ему все-таки придется соприкоснуться с внешним миром – даже тут от него не скроешься. Нехотя подхватил он метлу (нужно же изобразить сверхприлежание, если пришел камердинер!) и направился к двери, вздымая при каждом шаге сизое облачко пыли. Когда наконец он дошел до двери, нетерпеливый посетитель с той стороны прекратил дергать ручку, наконец-то осознав, что дверь заперта. Ротткодд тихо опустился на колени и, прищурив один глаз, вторым прижался к замочной скважине. Однако в следующую секунду невольно отпрянул, узрев всего в трех дюймах от себя, по ту сторону двери, чужой глаз. Конечно, по цвету Ротткодд сразу узнал его владельца – это был Флей, обычно неразговорчивый камердинер Сепулкрейва, герцога Горменгастского. Флей всегда находился при своем господине – его отдельное появление было столь же ненормально, как и его приход и настойчивое желание попасть в Барельефный зал в столь неурочный час. Несомненно, Флей тоже заметил с той стороны обитателя зала, так что глаз его исчез, и через секунду рука еще более настойчиво принялась дергать многострадальную дверную ручку. Ротткодд с неудовольствием повернул ключ в замке, и дверь со скрипом отворилась.