Все вежливо засмеялись.
— Вы слишком добры, — пробормотала я. Александр уселся, тем самым позволяя всем прочим занять свои места, и, улыбаясь, указал на Чезаре.
— Ну разве он не остроумен? — сказал Папа с искренней любовью и гордостью. — Господь благословил меня самыми красивыми и умными детьми во всем христианском мире. И я благодарю Бога за то, что все вы теперь со мной и у вас все благополучно.
Неумение Папы справляться с собственной похотью внушало мне отвращение, но сейчас я заметила, как его сыновья и дочь расцветают от похвалы. Очевидно, Александр был широкой натурой, не скупящейся на чувства, и я тоскливо подумала: интересно, а каково это — иметь такого доброго и любящего отца?
Во время пира я мало ела и мало разговаривала, хотя остальные смеялись и болтали от души. Я же занималась тем, что слушала Чезаре. Мне немногое запомнилось из его речей, но его голос и манеры были подобны бархату.
Пир был исключительно семейным, но семья была обширная, и мне предстояло запомнить множество имен. Я уже знала кардинала Монреальского — он был свидетелем при осуществлении нашего с Джофре брака.
Через изрядное время после восхода луны Папа положил мощные руки на стол и отодвинулся — и все остальные тоже поспешно встали.
— А теперь в гостиную, теперь прием, — объявил он.
От выпитого вина голос его сделался хриплым.
Мы перешли в самую большую комнату этих покоев, где нас ждала небольшая толпа. Завидев нас, музыканты заиграли на лютнях и свирелях. Хоть нас и не представляли друг другу, я сразу же узнала ту, кого в Риме именовали Ла Белла, — знаменитую Джулию, с лицом, прекрасным, как у античной мраморной статуи. Ее светло-каштановые волосы были заплетены в косы, уложены на голове и спрятаны в сеточку; лишь несколько вьющихся прядей обрамляли лицо. На Джулии было бледно-розовое шелковое платье, очень пышное, из тончайшей ткани, и складки при малейшем ее движении шли волнами. Ее большие, с тяжелыми веками глаза смотрели до странности робко для женщины, владеющей сердцем такого могущественного человека. Я не почувствовала в ней ни злобы, ни притворства. Очевидно, благосклонность его святейшества досталась Джулии без всяких усилий или манипуляций с ее стороны. Она напоминала ребенка, ошеломленного чересчур роскошной игрушкой.
С ней был ее муж, Орсино Орсини. Взгляд его единственного глаза — второй он потерял несколько лет назад — был рассеянно устремлен куда-то вдаль. Орсино был невысоким, коренастым, мрачным — и явно покорным судьбе. За ним и его женой внимательно следила его мать, племянница Папы, Адриана Мила, дородная матрона с проницательным, оценивающим взглядом и морщинами на лбу, вызванными привычкой озабоченно хмуриться. Адриана была искусным тактиком. Она заслужила изрядную благосклонность Папы не только потому, что свела его с Джулией, но еще и потому, что содействовала возвышению Лукреции при дворе Папы. Несомненно, ни один человек, очутившийся на попечении этой женщины, не смог бы обучиться искусству доверия.