— Ни одного, Владимир Ильич. Лежат, как прикованные…
— Ну и пусть лежат, ни к чему нам эти политические проститутки!.. И он, подняв хвостик бородки, заразительно засмеялся. Пальцы (я это ясно видел) вцепились в лацканы распахнутого пиджака. Свита его тоже одобрительно загоготала.
— Правильно, Владимир Ильич!..
— Пусть лежат!.. Им было весело.
— Все! — одними губами сказал Гриша Рогожин.
И тут от другого торца канцелярии, погруженной во мрак, отделилась невнятная тень, имевшая человеческие очертания, и бесшумно, словно отключили все звуки, как гигантская птица, рванулась наперерез идущим.
В молниеносном каком-то прозрении я догадался, что это Герчик. Он летел и держал над головой увесистую заостренную палку — кол, которым дачники обычно огораживают участки. И вот он замер, прогнувшись, как на спортивных соревнованиях, и подпрыгнул, и даже, кажется, дернулся в воздухе, и всем телом метнул этот кол в заливисто хохочущего человека.
И точно серая молния разодрала пузырь тишины над Кремлем. Вскрикнул Рогожин, присев и хватаясь за голову. Красные кровяные колокола ударили во всю силу и вдруг раздулись и лопнули у меня в мозгу тысячами ослепительных шариков…
Дальнейшее хорошо известно. Утром 4 октября на пустынную набережную, неподалеку от «Белого дома», вышли танки в сопровождении спецчастей МВД и быстро расстреляли высотное здание прямой наводкой. Пожар на восьмом этаже и последовавший за этим короткий штурм телекомпания Си-эн-эн транслировала на весь мир. Сообщали о тысячах жертв и о сотнях боевиков, ушедших подземными переходами. И то, и другое, конечно, не соответствовало действительности. Мелькнуло в новостях измученное помятое лицо Хасбулатова да деревянной походкой прошествовал к «воронку» полковник Руцкой. Лидеры мятежа были заключены в «Матросскую тишину». Впрочем, через не столь долгий срок их освободили решением вновь избранного парламента. Все как будто наладилось.
Тем не менее я отчетливо понимал, что теперь — моя очередь. Мумия никуда не исчезла, вряд ли она смирится с октябрьской неудачей. Неприятностей можно ожидать в любую минуту. Несколько дней после смерти Герчика я пребывал, точно в трансе. Но транс трансом, а сделал я достаточно много. Прежде всего отправил Галю к родственникам в Краснодарский край. И предупредил, чтобы она ни в коем случае не звонила и не писала оттуда. Вот когда пригодился совет Гриши Рогожина! В первую очередь я, конечно, боялся не за себя, а за нее. Слишком уж удобную мишень она собой представляла. Не помню, что я тогда ей наговорил: надо побыть одному, так мне будет спокойнее, скоро выборы, я все равно буду катастрофически занят. Галя была напугана смертью Герчика и потому на все соглашалась. С другой стороны, еще больше она была напугана тем, что сам я остаюсь в Москве — уезжать все-таки не хотела, вздыхала, беспокоилась о цветах на участке, кто за ними будет ухаживать? ты? я тебя знаю! Мне потребовалась масса усилий, чтобы преодолеть ее тихое сопротивление. Даже по дороге на вокзал мы еще продолжали спорить. Облегченно я вздохнул лишь тогда, когда свистнул гудок, лязгнули буфера вагонов и довольно-таки обшарпанный поезд утянулся в путаницу рельсов южного направления.