С середины Флориды мы катили на исходе дня по холмам с апельсиновыми рощами к рукояточным Таллахэссям и мобайловым Алабамам поутру, никакого Нового Орлеана и в помине до самого полудня а уже довольно обессилели. Настолько неохватная страна понимаешь когда пересекаешь ее на автобусах, ужасные отрезки между равно ужасными городами все они выглядят одинаково когда смотришь из автобуса скорбей, из неизбежного автобуса на-котором-никогда-не-доедем останавливающегося везде (шутка о Грейхаунде тормозящем под каждым столбом[56]) а хуже всего череда свеженьких воодушевленных водителей через каждые две или три сотни миль предупреждающих чтобы все расслабились и были счастливы.
Иногда в течение ночи я бывало смотрел на свою бедную спящую маму жестоко распятую в этой Американской ночи из-за того что нет денег, нет надежды на деньги, нет семьи, нет ничего, лишь я глупый сын состоящий из одних планов которые все сгущены из тьмы в конце концов. Господи как прав был Хемингуэй когда сказал что от жизни нет средства — и подумать только эти отрицающие все ханжи шебуршащие бумажками будут еще писать снисходительные некрологи о человеке который сказал правду, нет кто перевел дыхание от боли чтоб рассказать такую историю!… Нет средства но в уме своем я воздеваю кулак к Горним Небесам все равно обещая отхлестать кнутом первую же сволочь которая попробует смеяться над человеческой безнадегой — Я знаю что смешно молиться моему отцу этому шмату навоза в могиле но все же я все равно ему молюсь, а что мне еще делать? презрительно фыркать? шелестеть бумажками по столу и рыгать от рациональности? Ах спасибо Господи за всех Рационалистов что достались червям и паразитам. Спасибо Господи за всех разжигающих ненависть политических фельетонистов у которых нет ни лева ни права о которых можно вопить в Могиле Космоса. Я говорю что все мы возродимся с единственным, что мы не будем больше собой а будем просто Спутниками Единственного, и именно это заставляет меня ехать дальше, и маму мою тоже. У нее с собой в автобусе ее четки, не отказывайте ей в этом, это ее способ утвердить факт. Если между людьми не может быть любви то пускай любовь будет хотя бы между человеком и Богом. Человеческое мужество это опиат но опиаты тоже человечески. Если Бог опиат то я тоже. Следовательно ешьте меня. Ешьте ночь, долгого опустошенного американца между Сэнфордом и Бздэнфордом и Бацфордом и Шмацфордом, ешьте гематоды паразитически свисающие с безотрадных южных дерев, ешьте кровь на земле, мертвых индейцев, мертвых пионеров, мертвые форды и понтиаки, мертвые Миссиссиппи, мертвые руки отчаявшейся безнадежности омывающей под низом — Кто такие люди, если они могут оскорблять людей? Кто эти люди что носят штаны и платья и глумятся? О чем я говорю? Я говорю о человеческой беспомощности и невероятном одиночестве во тьме рожденья и смерти и спрашиваю "Над чем в этом смеяться?" "Как можно умничать в мясорубке?" "Кто насмехается над страданием?" Вон моя мать кусок плоти который не просил рождаться, спит беспокойно, видит сны о надежде, рядом со своим сыном который тоже не просил рождаться, который думает отчаянно, молится безнадежно, в подскакивающем земном механизме едущем из никуда в никуда, все время в ночи, хуже всего именно поэтому все время в полуденном сверкании зверских дорог Побережья Залива — Где тот камень что поддержит нас? Зачем мы здесь? Какой сумасшедший колледж захочет устраивать семинар где люди говорят о безнадежности, вечно?