— Не знаю. Пойдем к тебе, а? На нас уже смотрят. Ну пойдем, пожалуйста, я так люблю, когда у тебя… Не хочешь тыбыдым — не надо тыбыдым, просто посидым…
В этот раз все было удивительно грустно. Катька гладила его затылок, тощую спину с выступающими лопатками, костлявые плечи, почти безволосую грудь, целовала в глаза и брови и вообще чувствовала себя так, будто прощалась навеки. Все было очень нежно, медленно и бессловесно.
— Правда, будто навек, — сказала она наконец. — Ужасная вещь расставаться навек, никому не пожелаю. Ведь ты не улетишь без меня?
— Нет, — сказал он глухо, — я не улечу без тебя.
— Нет, лучше лети. Я эгоистка. Я не имею права тебя задерживать, ты здесь погибнешь. Наши пертурбации не для вашей конституции. Скажи, а никак нельзя там пересидеть страшное — и вернуться?
— Никто еще не возвращался, — сказал он.
— Это я знаю. А почему?
— Не знаю. Я вот курсирую туда-сюда, и мне тоже трудно, но я еще кое-как могу. Потому что я там вырос, и мне слетать в ваш ужасный мир — не такое уж испытание. А ваш человек вырос здесь, и когда он попадает туда — для него мысль о возвращении уже совершенно невыносима. Ну как… с чем бы сравнить? Надзиратель, допустим, может жить дома и каждый день ходить в тюрьму и обратно. А заключенный, если освободится, никогда уже не вернется в тбрьму, по крайней мере добровольно.
— Но если он там у вас чего-нибудь начудит, его же вернут насильственно?
— Было несколько раз. Они потом называли себя «духовидцы». Рассказывали ужасные глупости про какие-то дома в тридцать локтей, про золотые комнаты… Жуткие шарлатаны, эвакурированные по ошибке. У нас каждый такой случай в учебниках разбирается. А тут на этих духовидцев чуть не молились, каждому слову внимали… Как можно верить людям, которых сослали обратно на Землю? Это же как блядь, которую выгнали из блядского общества за блядство! А нормальный человек по доброй воле сюда сроду не вернется…
Словно подтверждая ее слова, за окном что-то бухнуло.
— Выхлоп, — успокаивающе сказал он.
— Нет, — медленно проговорила Катька, — не выхлоп.
— Если я говорю, значит, знаю! — крикнул он неожиданно. — Почему ты не хочешь понять!
— Тише, тише… Маленький, я все поняла.
— Ты ничего не поняла, и никогда не поймешь. И черт с тобой, я пойду против всех инструкций. Завтра в три включи телевизор, тогда, может, и до тебя дойдет.
— В три? — Катька села на кровати. — Ты же знаешь, в три ничего не говорят…
— На этот раз скажут. И пусть потом со мной делают, что хотят, — я вообще не могу в таких условиях работать, если никто не верит ничему… Растлили всех к чертовой бабушке, ни одно слово ничего не весит! Пока носом не ткнешь…