— Поедет кто-нибудь?
Водители важно помолчали.
— Ждем, — сказал мужичок в кепочке.
— Чего ждем?
— Распоряжения.
— А что, сейчас нельзя?
— Сейчас нельзя, — подтвердил мордатый водитель, сидевший на ступеньках, в открытых дверях своего автобуса. Это был один из вечно обиженных, задиристых, тяжелых людей, которых так много в любой подмосковной электричке или очереди. На вопросы он отвечал злорадно, передразнивая, словно желая сказать: «А, вы думали, будет хорошо? Всем — плохо, а вам — хорошо? Нет, голубчики, будете как все!». Катька с детства знала эту особенность русской толпы — там всегда злорадствовали при виде новичков, которым еще только предстояло хлебать полной ложкой все, чем их до сих пор мазали по губам. Каждого, кто присоединялся к очереди, радостно информировали, что перед ним еще пять человек, которые отошли. Собственно, и рождение ребенка полагалось бы здесь встречать так же — что, милый, теперь и тебе достанется! И не сказать, чтобы общая тяжесть убывала, поделившись на большее число страдальцев, — она непонятным образом прибывала с появлением каждого нового пассажира, покупателя, гражданина; просто остальным нравилось, когда новички повторяли их скорбный путь.
Катька с Игорем отошли в сторону.
— Ну и чего они ждут?
— А ничего, — сказал Игорь. — Ехать не хотят, и все. Чрезвычайное же положение. Какой водитель захочет ехать, когда можно не ехать? К вечеру, глядишь, смилуется один, и то вряд ли.
— Но ведь война же. Почему нет этой… как ее… всенародной солидарности?
— А где ты ее видела, всенародную солидарность?
— Все говорят.
— Кать, ты же умная девочка, честное слово! Задним числом всегда говорят… А как евреев немцам сдавали — это еврейские выдумки все, да? А как друг на друга стучали? Ты знаешь, какое объявление на парижском гестапо висело?
— Не знаю, — сказала Катька. — Меня там не было.
— «Доносы русских друг на друга не принимаются», было там написано.
— И что, никакого подъема народного духа?
— Нет, он был, конечно. Когда стали побеждать. А так… ну какая солидарность? Это разве в человеческой природе — объединяться, когда плохо? Наоборот, все друг друга топят. Умри ты сегодня, а я завтра.
— Ну, не у всех же так…
— Да ладно, Кать. Или ты тоже думаешь, что русские хуже всех?
— Не думаю, — сказала Катька. — Я просто… не очень знаю других, и надеюсь, что бывает лучше.
— Бывает, — согласился Игорь. — У нас бывает. Потому что у нас планета своя, а у вас чужая.
— Как это?
— После расскажу. В Тарасовке. Ну чего, будем ждать?
— Не знаю.
— А я знаю, — зло сказал Игорь. — Пошли к трассе, будем ловить.