У Олега тоже была в армии книга, не нужная никому, и потому не пострадавшая даже в период "злой дедовщины". На ее обложке было написано: "Clifford D.Simak. The City". Память о прошлом. О том, что кое-как читал по-английски и любил фантастику. И еще любил одну девушку. И она любила его. "Проклятье, сколько можно об этом? Нет больше той пары, нет. Мы изо всех сил стараемся забыть друг друга. Так правильно. Так разумно".
…Мы сломались. Ты не выдержала испытания свободой, я не вынес лишения свободы. Здесь так мало внешних раздражителей, ангел мой, тут все так убого, что невольно уходишь в себя, строишь мудрую и четкую, на свой взгляд, философскую системку, и по ней живешь. У меня здесь только своя правда, только мои понятия о чести, добре и зле. Быть может, потом все эти понятия будут сломлены реалиями внешнего мира. Но сегодня у меня есть моя маленькая религия, простая, как все самоделки, и надежная. И, видит бог, я не виноват, что в ней нет места для тебя.
И тем не менее, даже здесь я веду себя так, будто ты подсматриваешь издали. Почти разлюбив, все еще люблю, и это помогает мне держаться. Надо бы успокоиться. Сейчас начнется боевая работа, я отвлекусь и к вечеру буду в порядке. Пулеметчик Ганс достанет гармошку и заиграет "Ах, мой милый Августин". А потом отправится гулять по ночному лесу и… И думать о тебе…
К счастью, пришлось отвлечься и раскатать по машине маскировочную сеть. Олег втаптывал сапогом в песок алюминиевые колышки и думал, что накрытая сетью машина должна быть сверху похожа на большую кучу мусора. Еще он думал, что есть некое изящество даже в уродливом кирзовом сапоге — Олег поставил ногу на колышек и некоторое время рассматривал ее, находя, что складки сапога на голени очень опрятны, и выглядит сапог в профиль вытянуто-хищным, а если посмотреть анфас, то появляется вдруг симпатичная тупорылость, округлая и добродушная.
Он бы и дальше предавался размышлениям, но в машине раздался голос Вдовина, зовущего "Лагерь", и пришлось идти на место. На ходу Олег представил, что кто-нибудь из начальства, подслушав его мысли, вполне мог бы предположить у сержанта нервное заболевание. "А действительно, все ли со мной в порядке? Или эта постоянная работа мысли, цепляющейся за любую мелочь и принимающейся ее анализировать, есть просто следствие замкнутости мира, бедных на эмоции обстоятельств, в которых я живу уже пятнадцать месяцев? И я постоянно ищу красоту в окружающем меня — почти бессознательно — дабы не отчаяться, не ожесточиться, не растерять то немногое в душе, что, собственно, и заставляет искать эту красоту, и что накрепко привязывает к мыслям о былом…". Олег тряхнул головой и шагнул в кормовой люк. Он присел на широкий комингс, свесив одну ногу наружу, подключился к станции и вызвал штаб дивизиона, надеясь, что разговор будет коротким и не помешает ходу мыслей — они в последнее время стали легко рассеиваться от самых пустяковых забот. "Стоит ли этот разговор, скорее всего зряшный, того, чтобы я забыл, о чем думал сейчас? Да или нет? Нет, не стоит".