Она молча стояла, смотрела… Да… Взгляд Володин… глубокий и кроткий… Володя был так же аристократически красив.
— Это еще что за чучело? — хмуро спросила она.
Дядя Миша поднялся, отставил стул, церемонно поклонился.
— Здравствуйте, Катерина Семеновна! Меня зовут Миша Лифшиц. Не хотите ли, во-первых, с дороги поужинать?
— Это он меня в моем доме ужинать приглашает… — проговорила Катя как бы самой себе.
Миша улыбнулся и сказал:
— Дом, безусловно, ваш, но картошку жарил я. Вера сидела, пригнув голову, словно ожидая удара.
Мать расстегнула пропыленную кофту, сняла, бросила ее на стул и ушла в ванную… Через минуту оттуда послышался шум воды… Может, обойдется, подумала Вера, и тотчас оборвала себя: что, что — обойдется?! С какой это стати мать позволит оставить здесь чужого, да еще бродягу, алкаша? Конечно же выгонит. Вот вымоется сейчас, и выставит за дверь… Хорошо еще, если без рук…
Дядя Миша поймал ее взгляд и подмигнул: ничего, Верунь, не тушуйся…
Они не сказали друг другу ни слова.
Мать вышла из ванной, и сразу стало заметно, как она вымотана, похудела и угрюма. То ли из-за висящих вдоль щек прядей мокрых волос, то ли потому, что с бледного лица была смыта естественная пудра — дорожная пыль и загар, только выглядела она как затравленная волчица…
Дядя Миша молча поставил перед ней полную тарелку, и она так же молча и быстро все уплела. Картошка была божественной, он добавлял туда зиру и еще какую-то травку, чего не делал никто.
— Ты что, повар? — спросила она.
— Нет, я химик…
— А-а… который на скамейке?
— Что — на скамейке?
— Мам! — умоляюще проговорила Вера. Она наизусть знала все перлы материного фольклора.
— А то… — усмехнулась Катя, не обращая внимания на дочь. — Частушку такую не знаешь? Сидит химик на скамейке…
— мам!!!
— …точит хером три копейки… А ты заткнись, сволочь, когда мать в своем доме говорит что желает… Значит так: сидит химик на скамейке, точит хером три копейки. Хочет сделать три рубля — не выходит ни…
— …я знаком с этой частушкой.
— Ну, и что ты здесь у меня делаешь, химик? Химичишь? Дядя Миша поднялся и, опираясь на спинку стула, сказал:
— Вы совершенно правы, Катерина Семеновна. Мое пребывание в вашем доме выглядит по меньшей мере странно. Я, понимаете, больной, пьющий человек, временами не отвечаю за себя… и эта милосердная девочка, ваша дочь, однажды просто подобрала на улице пьянчужку. Вот так я оказался у вас… И я, конечно, должен уйти, и я сейчас уйду…
Катя грела ладони о чашку с горячим чаем, который он для нее заварил, старалась не смотреть на него.
* * *