А запись в трудовой книжке о работе на Октябрьской железной дороге сослужила ей неожиданную службу гораздо позже, когда перед пенсией она наладилась — для стажа — потарахтеть еще чуток. Тогда, кажется, ей и встретился тот дядька в полупустом купейном, куда она наметила втиснуть свои тюки под нижние полки. Он позволил, и она благодарно предложила ему чаю. Когда принесла, то, глядя на табличку с ее фамилией, он спросил:
— Скажите, а Вера Щеглова не ваша ли дочь?
— А в чем дело? — настороженно спросила Катя. Если б не его такая купейная любезность с тюками, послала бы подальше.
— Значит, ваша? — обрадовался он. — Она у меня училась в вечерней школе, я преподавал черчение… Это была лучшая моя ученица за все годы. Золотая рука! Прирожденный чертежник!
— Вам сколько сахару? — спросила Катя хмуро.
— Две, спасибо… А скажите, чем она сейчас занята?
— Да черт ее знает! Шляется где-то… Он заметно огорчился…
— Жаль… Кристальной точности рука! А шрифты как писала! Могла бы стать первоклассным чертежником… — и, вынув ложку из стакана, сокрушенно покачал головой. — Могла бы стать чертежником!
Однажды она спросила дочь невпопад:
— А ну-ка, отвечай — что это там за сестра?
— …где? — Вера в полном недоумении подняла на нее глаза от книги.
Совсем спятила на этих книжках, дылда! Прежде еще понятные читала, про мушкетеров, или там Ходжу Насреддина, а сейчас Катя пробовала заглянуть — мать честная! — одна, хоть и по-русски, а ни черта не понятно, а вторая — та вообще на иностранном языке. Пробовала добиться — не запрещенные ли книжки, этого еще не хватало! Мишкина небось работа… Верка только ухмыльнулась… Ты что, говорит, это просто Агата Кристи, да еще специально облегченный вариант, для школьников… Облегченный, не облегченный… только ясно, что скоро с родной дочерью невозможно будет на одном языке говорить…
— Смотри на мать, когда тебя спрашивают! Вера отложила книгу:
— Ну?
— Я те понукаю! Дочь вздохнула.
— Мам. Чего ты хочешь?
— В психушке там… Какая-то душевная… разговорчивая, мол… Кто такая?
У Веры оборвалось сердце. Закружилось что-то. Как будто опрокинулось ведро, залившее холодной водой все внутри.
Интересно, что самому отчиму мать не сказала ни слова. И это тоже обеспокоило дочь.
Вечером, когда к матери заявился тот, ненавидимый ими обоими старик, с подслеповатыми воспаленными глазками, и мать ушла с ним в маленькую комнату — шептаться и править торг, Вера наклонилась к сидящему за починкой утюга дяде Мише и быстрым шепотом проговорила:
— Будь осторожен!
Она ожидала, что он удивится, станет расспрашивать… Но он как-то легко взглянул на нее и сказал: