Вера с огромным трудом пробиралась в воющей, поющей, стонущей и рычащей от вожделения толпе женщин… Последнее, что видела она, обернувшись: один из стриптизеров, огромный бритый наголо Д. Машин, вытянув на сцену из зала кудах-тающую толстуху и повалив ее на пол, с комическим восторгом стал демонстрировать — что бы он вытворял с ней, если б не ее колыхающаяся туша, — он крутил ее и так и сяк во все стороны, обезумевшая публика корчилась и выла, а толстуха, валяясь на полу сцены, визжала от смеха, не в силах подняться хотя бы на карачки…
Вера выскочила из зала и — распаренная духотой, хватающая ртом воздух, — направилась к лифту.
Шел второй час ночи… О сне и речи быть не могло…
В номере она вошла в ванную и холодной водой ополоснула лицо… Потом минут сорок ходила по тесной коробке к окну и обратно, к двери, и обратно к окну, самой себе напоминая майского жука, которых ловила в детстве и сажала в спичечный коробок… Да… жука привязывали ниточкой за ножку, и тогда он летал, тяжело жужжа, не в силах перекусить нитку и улететь на волю… А что должна перекусить она, чтобы вырваться на волю из этого запертого, замкнутого мира? Может быть, собственное горло?
Все окна в небоскребе напротив погасли, темная душная громада его, на фоне серого, подсвеченного фонарями, чужого неба давила невероятной, непередаваемой тоской… Вера открыла рывком окно… Черт знает — сколько этажей уходило вниз, к ленточке тротуара… Вот уж никто не поймет — что хотела сказать этим прыжком преуспевающая, непьющая, не употребляющая наркотики, благополучная в браке русская художница, чья выставка открывалась на следующий день в одной из лучших галерей штата…
И в этот миг раздался телефонный звонок…
Никто не мог звонить ей в этот час. Дитер уже звонил накануне вечером, сухо осведомился — как она долетела, была ли в галерее и не успела ли за двадцать минут встречи испортить отношения с куратором…
Но телефон все звонил… И она сняла трубку.
— Hello?… Yes?…
В ответ молчали… Но это молчание почему-то не позволяло прервать связь, словно по подвесному мосту к ней шел кто-то близкий, кто вот-вот достигнет этого края, проявится голосом, улыбкой…
— Yes? Hello? Who is it?
Молчание… Но к ней шли, она знала это, чувствовала… Ее искали где-то там, пытались дотянуться… Тогда она тихо проговорила по-русски:
— Это я… Я здесь… слушаю тебя…
И захлебнувшись, на том конце оборвалась связь, раздались короткие гудки…
Но все это было уже неважно!.. Ей вдруг полегчало, ушло наваждение…
Она закрыла окно, поеживаясь от холода, натянула теплый джемпер, нашарила в чемодане вечный черный блокнот, с дав но уже вытертой анаграммой своего имени, и, присев боком к столу, привычно стала набрасывать в маленьких квадратах эскизы будущей картины: «Сеанс черного стриптиза в Милуоки»…