— Собственно, только один вопрос: я понимаю, фамилия распространенная, но… не имеете ли вы случайно отношения к ленинградским Щегловым… Они жили на Васильевском, Четвертая линия?…
Вере показалось, что ее толкнули в грудь…
Она испытала мгновенный, как ожог, прилив крови к сердцу; странную, необъяснимую панику и тоску.
Проговорила медленно, будто припоминая:
— Да… Васильевский… Четвертая линия… — хотя мать с детства твердила этот адрес. Ну и что? Почему же, чего она так испугалась?
И тут старушка заплакала. Достала из рукава платочек, встряхнула им позабытым детсадовским жестом, прижала к глазам…
— Не обращайте внимания, — приговаривала она, переставляя палку поудобнее, наваливаясь на нее то с правой, то с левой руки… — Не обращайте внимания… Я соседка, соседка ваших родных…
— Давайте выйдем отсюда… — сказала Вера, взяв ее под руку… — Как ваше имя-отчество?
— Лидия Вениаминовна… Но я не хочу вас задерживать! Я только на три минуты…
— Нет уж! — твердо проговорила Вера, — я прошу вас уделить мне внимание, Лидия Вениаминовна… Тут, за углом, есть какой-то бар… Вы дойдете?
— Конечно, я же тут рядом живу. Я вот даже сама дошла, чтоб детей не беспокоить…
Минут через десять они сидели за столиком еще пустого, по раннему вечернему времени, блюз-бара — симпатичного, обшитого по стенам и стойке светлым деревом.
Несмотря на протесты старушки, Вера заказала чай с целой россыпью мелких печений и вафель… Лидия Вениаминовна поминутно принималась плакать, вздыхать и извиняться «за такую слабость».
— Господи, как я счастлива, что хоть кто-то из Щегловых!.. Мы с мамой эвакуировались в Уфу… и я была уверена, что и Катя и Саша… Значит, они выжили!
— Саша погиб где-то на пересылке, в сорок девятом, — сказала Вера…
— Какое несчастье! Какая усмешка судьбы: выжить в блокаде… и погибнуть в сталинской мясорубке… — она высморкалась, проговорила уже спокойней: — Если б вы знали, Вера, из какой замечательной семьи вы произошли! Мы жили в одной квартире много лет и так дружили, так дружили! Все эти анекдоты про коммунальные склоки… это было не про нас! Мы были буквально как родственники!.. Саша, страдалец… когда началась война, он работал электриком в эвакогоспитале, который тогда располагался в здании текстильного института… И вот, когда наступила чудовищная зима сорок второго и в городе каждый день умирало до десяти тысяч человек… к Сашиной работе прибавился еще и этот крест: надо было сжигать трупы, чтобы не было эпидемии… И в этом же здании, в подвале, где у них бомбоубежище, там и стены были из такого хорошего бетона, он выдерживал температурные нагрузки… Ну, так Саша и еще двое медбратьев уничтожали трупы. К ним люди свозили своих мертвецов… кто на санках, кто волоком, кто как… И Саша с ребятами перетаскивали десятки, сотни трупов, клали «колодцем» и забрасывали противотанковыми бутылками с горючей смесью… Не знаю — кто потом занимался этими обгоревшими останками… В общем, это был такой кошмар!.. Бедный мальчик… Он, Саша, так замечательно рисовал, и был очень, очень нежным, чувствительным… и больным мальчиком, — вы же знаете, он страдал эпилепсией… Так странно: Володя, старший, Наташин сынок, — тот был покрепче и поздоровее, а умер чуть ли не первым. А вот Саша… Да… Но вот Саше-то и досталось сжигать и Володю, и Наташеньку, и маму с папой…