Он слегка попрыгал, точно человек, испытывающий что-то на прочность.
— Вязовая улица, — пробормотал он. И оттолкнулся еще раз. — Пересечение с Мерцающей. Да.
Он вернулся.
До улицы Паточной Шахты было рукой подать, и, когда он повернулся к штабу стражи, его взгляд уловил что-то яркое.
Она нависала над садовой оградой. Сирень в городе была повсюду. Это мощное растение, и от него трудно избавиться. Бутоны заметно набухли.
Он остановился и смотрел на них, как человек смотрит на старое поле брани.
… они подымают руки, руки, руки…
Что теперь будет? Помни, что вещи происходят одна за другой. Не думай, будто знаешь, что произойдет, потому что этого может и не случиться. Будь собой.
И, поскольку он был собой, он сделал несколько мелких покупок в маленьких лавках на темных улицах, и отправился на работу.
Обычно около полудня в штабе ночной стражи на улице Паточной Шахты не было никого, но Ваймс знал, что, по крайней мере, Мордач будет там. Он был Стойким Поплавком, как и Шнобби, и Колон, и Моркоу, и, если уж смотреть вглубь, в точности как Ваймс. Дежурство было их постоянным существованием. Они околачивались у штаба даже, когда дежурство заканчивалось, потому что именно там проходила их жизнь. Работа полицейского — это не что-то, что можно повесить на крючок у двери, когда уходишь домой.
Но я научусь этому, даю слово, подумал он. Когда я вернусь, все будет совсем иначе.
Он обогнул здание и вошел в конюшни. Они даже не были заперты. Прокол у нас тут, парни.
На булыжниках стояла железная махина фургона.
А за ним располагалась, как они это называли, конюшня. Вообще-то, это было просто дно того, что можно было бы назвать промышленным наследием Анк-Морпорка, если бы кому-нибудь в голову пришла такая мысль. На самом же деле, это считалось барахлом, слишком тяжелым, чтобы выносить. Это было частью подъемного устройства паточной шахты, давно уже заброшенной. Одно из ведер, неочищенное от тяжелой липкой патоки, приклеилось к полу — ведь если сироп оставить, то он становится тверже цемента и гораздо более непромокаемым, чем деготь. Ваймс помнил, как ребенком он выпрашивал кристаллики свиной патоки у шахтеров; один такой кусочек, источающий сладость доисторического сахарного тростника, закрывал ребенку рот на целую неделю счастья.[6]
В стойле, крытом патокой, лошадь жевала плохое сено. Ваймс знал, что это лошадь, потому как она была похожа по всем признакам: четыре копыта, хвост, голова с гривой, гнедая шерсть. С другой стороны, это больше походило на полтонны костей, соединенных конским волосом.