— Друже, оставь… Это смерть моя… — простонал пан Мартын. — Эх, пся крев! Не доведётся ещё раз повидать свою Польску… отчизну любу!
Арсен подтащил его к борту, передал казакам, что оставались в резерве на чайке. Сердце Арсена содрогнулось от гнева и жалости. Не брать пашу в плен! Отомстить за пана Мартына!
Но бой уже закончился. Всюду лежали убитые и раненые. Паша стоял у стены надстройки, скрестив на груди руки. По его морщинистым щекам катились слезы.
Казаки вокруг него никак не могли отдышаться, вытирали вспотевшие лбы.
Звенигора поднял саблю:
— Старый пёс! Нет тебе моей пощады!
Казаки перехватили его:
— Опомнись, Арсен! Ты же сам приказал взять его живьём!.. И безоружный он…
Арсен понурил голову. Слезы душили, не давали дышать. С усилием выдавил жгучие слова:
— Пана Мартына… убил он, собака!.. Эх! — Не сдержавшись, ударил пашу наотмашь по лицу: — Негодяй!
Тот зло блеснул глазами.
— Я воин! Ты можешь убить меня, гяур, но оскорблять не смей! Я честно сражался!
Арсен отошёл.
Бой на Днепре затихал. Несколько фелюг горело. Дым сизым туманом стлался над водою, выжимая слезы из глаз. Слышались радостные выкрики запорожцев, одиночные выстрелы на тех кораблях, где ещё сопротивлялись турки.
…Перед вечером огромная флотилия, состоящая из двух сотен казацких чаек и почти сотни турецких сандалов и фелюг, нагруженных хлебом, порохом, ядрами и другими припасами, медленно тронулась из устья Корабельной речки и поплыла вверх по Днепру.
Скрипят уключины, шумят весла, плещется за бортом тёплая вода. Над рекою стоит густой запах луговых трав, водорослей и серебристо-курчавого ивняка.
Спыхальский лежит на белых турецких простынях. Над ним склонился Шевчик и шепчет беззубым ртом:
— Мати божья, царица небесная, помоги казаку и заступись за него! Останови кровь, затяни рану живою плотью, дай сердцу силы, чтоб казацкое тело больше не болело, чтоб душа мужала, рука саблю держала, ноги по земле ходили, очи на белый свет глядели!.. А ты, лихоманка-поганка, белого тела не ломи! Лети себе на луга, на широкие берега, в непролазные чащи-нетрища[40], глубокие вертепища[41], где Марище[42] бродит, смерть колобродит, в омуте утопись, тиною затянись, — тьфу, сгинь, пропади, прах тебя забери!
Шевчик сплюнул через борт и рукавом вытер рот.
Пока он говорил, Метелица с пренебрежением смотрел на своего старого побратима. Потом решительно отстранил его рукой:
— Твои дурницы ни к чему. Дай-ка я его полечу! По-своему!
Он снова достал из бездонного кармана бутылку, налил из неё в рог, заменявший ему в походе кружку, горилки, насыпал пороха, размешал все это стволом пистолета и подал пану Мартыну: