Таран замер. На стенах послышались радостные крики:
— А-а, получили, собаки!
— Отведали коржей с маком!
— Ну, кто ещё хочет — налетай!
Грива поднял от тёплого мушкета худое, закопчённое дымом лицо, хмуро глянул налитыми кровью глазами на трупы янычар. Зловещая улыбка исказила его запёкшиеся губы.
— Мало! Ой, мало! — прошептал он, насыпая порох из пороховницы в дуло мушкета.
Тот адский огонь, что загорелся в его сердце на пепелищах Канева, не утихал ни на миг. Бархатный кисет с золой, в которой, как думалось ему, были истлевшие косточки его детей, нестерпимой болью жёг грудь, призывал к мести. За все дни осады Чигирина казак видел немало смертей врага, но утешения от этого не имел.
— Ой, мало!.. — скрежетал он в исступлении зубами.
Если бы он мог, то перебил бы без малейшего сожаления все вражье войско, хотя чувствовал, что и тогда не погасил бы пламя, которое жгло его сердце. Душевная боль и жажда мести были нестерпимо велики.
Казак бросался в самую гущу боя, выискивая добычу для своей сабли. Во весь свой гигантский рост шёл он навстречу врагам, не думая, что какая-нибудь горячая пуля может пронзить грудь или кривая турецкая сабля раскроит голову. А может, он искал для себя смерти-избавительницы?
Забив в дуло мушкета тугой заряд, Грива припал к бойнице. Долго выбирал цель и ещё дольше прицеливался. Наконец нажал курок. Среди грохота боя выстрел почти не был слышен, но по тому, какая злобно-радостная улыбка засияла на его измученном, закопчённом лице, не трудно было догадаться, что под стенами крепости ещё одним янычаром стало меньше.
— Ещё один! — воскликнул Звенигора, желая подбодрить товарища и хотя немного развеять его мрачное настроение.
Но тот покачал головой.
— Мало! Глянь, сколько их снова идёт сюда!
Из темноты появлялись новые и новые лавины янычар. Они шли медленно, перегруженные оружием, штурмовыми лестницами, вязанками соломы и хвороста, предназначенными для того, чтобы защитить их от пуль. Протяжный дикий крик «алла!» ширился, нарастал, катился к крепости, охватывая её со всех сторон. Подбодрённые помощью, зашевелились и те аскеры возле стенобитной машины, что остались в живых и запрятались в укрытиях. Они нехотя выползали из своих убежищ и, подгоняемые злыми окриками аги, тащились к тарану. Вот он качнулся раз, второй — и тяжёлый удар вновь потряс ворота.
Тем временем не переставали бить турецкие пушки. Ядра с треском ударялись в каменные стены крепости, башни, бойницы, в каменный зубчатый парапет и с фырчанием рассыпали мелкие осколки.
С громовым раскатом рвались круглые чугунные бомбы, сея вокруг себя смерть.