Но все это мало помогало. Пану Мартыну становилось все хуже и хуже. На спине, под лопаткой, образовался большой нарыв. Сначала он был красный, потом посинел, наконец, стал багрово-сизым. Его жгло как огнём, и пан Мартын, не имея отдыха от нестерпимой боли ни днём, ни ночью, извёлся вконец.
На второй день после приезда Арсена, видно потеряв терпение, он взмолился:
— О добрейший пан Езус, спаси меня или забери скорее мою душу! Умоляю — не мучь больше!.. Ведь видишь: это такое лихо человеку, что лучше — конец!..
Якуб долго осматривал нарыв, потом начал молча копаться в своих вещах. Из кожаного мешочка вытащил тонкий блестящий ножичек с острым, как бритва, лезвием.
— Надо резать, — сказал тихо.
Дед Оноприй сокрушённо покачал лысой головой.
— Ай-яй, это же не трухлявый пень, а живое тело, Якуб. Подождём, пока само прорвёт… Разрезать никогда не поздно, ваша милость. Зашьёшь ли потом? Подождём, говорю тебе!
Якуб заколебался. Но Спыхальский лихорадочно зашептал:
— Режь, Якуб! Режь до дзябла! Все едно смерть!..
— Но это будет очень больно, дружок, — начал отговаривать его дед Оноприй.
— И так не легко… Уж вшистки[54] силы истратил, терпя. Но надеюсь, что едну минутку злой боли переживу, черт побери!
Арсен взял его на руки — вынес во двор. Здесь было солнечно, тепло. Гудели на пасеке пчелы. От Сулы веял душистый осенний ветерок. Пан Мартын вдохнул его полной грудью и закашлялся. Капли крови упали на широкий деревянный топчан, на котором он сидел, поддерживаемый Арсеном.
Пан Мартын ничего не сказал. Только по измождённой жёлтой щеке медленно покатилась одинокая слеза и исчезла в давно не стриженных, обвислых усах.
Якуб снял повязку. Большой, как слива, нарыв на спине раненого блестел зловеще и багрово.
— Ну, держись, друг Мартын! Да укрепит тебя аллах!
В руках Якуба сверкнул нож.
Женщины убежали в дом. Яцько сморщился и, часто моргая, выглядывал из-за дверей. Арсен крепче прижал к себе Спыхальского, положил его голову себе на плечо. Дед Оноприй держал наготове кусок белого полотна и горшочек с мазью.
Якуб сжал зубы, твёрдо провёл ножом по нарыву. Спыхальский вскрикнул. Из раны хлынула густая, чёрная кровь. Что-то гулко щёлкнуло о топчан.
— Аллах экбер! Пуля?! — удивлённо и радостно воскликнул Якуб. — Это же чудесно, ага Мартын! Пуля вышла! Смотри!
Он вытер тряпкой окровавленную пулю, подал Спыхальскому. С лица Якуба не сходила радостная улыбка. Спыхальский тоже улыбнулся. Взял пулю, подержал на ладони, оглядел со всех сторон, а потом крепко зажал в кулаке.
— А, клята! Теперь ты у меня в руке, а не в груди! Выживу — привезу в подарок пани Вандзе… Скажу: «На, жинка, подарок от турецкого султана, чтоб он пропал! Это вшистко, что заработал на каторге турецкой…» Ух, как мне теперь хорошо стало! Уж не печёт под лопаткой… Дзенкую бардзо