Смущенный Черенок не успел ответить. Музыка прекратилась, и все танцующие повалили в конференц-зал.
В наступившей тишине раздался первый удар кремлевских курантов, и в зале прозвучал взволнованный голос ректора:
– Друзья мои! Молодые товарищи! Тысяча девятьсот сорок четвертый год ушел в глубь веков. С новым, тысяча девятьсот сорок пятым годом!..
Десять минут спустя веселье вспыхнуло с новой силой. В аудиториях, в коридорах, во всех углах, где только можно было повернуться, везде, даже на лестницах, танцевали. У буфетов толчея: вода с сиропом, конфеты, мандарины – все нарасхват. В сутолоке Черенок потерял своих принцесс и коломбин, обещавших ему разыскать Галину. Он стоял спиной к перилам и курил. Его охватило то особенное чувство обретенного покоя, которое приходит к людям, попадающим из напряженной фронтовой обстановки в мирные условия жизни. Напротив, у окна, он заметил молодого человека в военной форме без знаков различия, с палкой в руке.
«На протезе. Отвоевавшийся фронтовик», – решил про себя Черенок и подошел к нему.
Через минуту они вместе пробирались по коридору.
– Филологи, эти всегда скопом, вместе. Их аудитория в середине, – пояснял по пути студент на протезе.
У одной из дверей он остановился.
– Вот здесь. Заходите, – показал он летчику. Из открытой двери неслись звуки вальса.
Сердце Черенка взволнованно забилось. Рука. машинально провела по волосам. Он нетерпеливо шагнул в аудиторию. Там, в глубине комнаты возле рояля собралась группа студентов. Девушка в голубом с цветами платье, стоя спиной к нему, листала ноты. Это была Галина. По одним движениям рук Черенок узнал ее и почти бегом бросился к ней.
– Галя!
Музыка оборвалась. Все повернули головы в сторону этого молодого, чем-то очень возбужденного военного.
Одна Галинка не шелохнулась, точно окаменела, услышав его голос. Только побледневшие тонкие пальцы впились в крышку рояля. Шея под крупными темными завитками волос порозовела Галина вздрогнула, порывисто повернулась к нему лицом. Листы нот, задетые ею, посыпались на пол.
– Ты?!
Все время она жила томительной надеждой на встречу. Но теперь, когда минута эта наступила, она испугалась, будто случилось что-то неожиданное – негаданное. Она воображала его себе таким, каким он был в последний день расставания – грустным, бледным, немного болезненным. А сейчас?
Загорелое обветренное лицо, блестящие, с восторгом устремленные на нее глаза, во всю грудь ордена. Он словно вырос, возмужал и похудел, прямо не узнать! Но это был он, Василек, живой, с его привычным шрамом на лбу, широкими плечами, черными, откинутыми назад волосами.