«Зря я сегодня пришла на репетицию», — устало думала Шерон, стоя на церковном крыльце после занятий и глядя в густую пелену мелкого дождя. Многие, как и она, не торопились отправляться по домам и толпились на крыльце. И хотя на довольно небольшом крыльце было достаточно тесно, вокруг нее образовалась пустота. Словно она была прокаженной — или невидимкой. Весь вечер люди старались не замечать ее. Даже женщины, сидевшие во время репетиции рядом с ней, ни разу не взглянули на нее, увлеченные беседой друг с другом в короткие минуты передышек.
Все это было до омерзения знакомо Шерон. Отверженная.
Пусть по отношению к ней люди и не выказывали открытой враждебности, но в их поведении чувствовалась неловкость. Да и в самом деле, кто осмелится разговаривать с человеком, который этой ночью получил предупреждение от «бешеных быков»? Для этого нужно было бы притвориться, что не знаешь о предупреждении. Но разве можно не знать того, о чем знают все — или по крайней мере должны знать? Шерон понимала: люди уже знают, что она вопреки предупреждению «бешеных» ходила сегодня на работу, и не представляют, как говорить с человеком, которого через две ночи ждет порка в горах.
При мысли об этом ужас вновь охватил Шерон, ее дыхание участилось. Казалось, вот-вот повторится ночной приступ, когда она открытым ртом глотала воздух, словно разучившись дышать.
Она не могла сегодня петь. Не могла собраться с мыслями, чтобы вслушаться в распоряжения отца Ллевелина. Не могла понять смысла его длинной проповеди перед репетицией, в которой он говорил о смирении, о здравом смысле, о Божьем промысле. Ей вообще не стоило сегодня приходить в церковь.
Кто-то решительно взял ее за плечо, и, почувствовав это прикосновение, Шерон поняла, как необходимо оно ей.
— Ну что, пошли домой, Шерон? — сказал ей дедушка громким ободряющим голосом. — Накинь капюшон. Дождь, похоже, зарядил надолго. Бабушка, наверное, уже ждет нас к чаю.
— Дедушка, — заговорила Шерон, беря его под руку, когда они спустились с крыльца. — Я боюсь, как бы вся эта история не повредила тебе. Если бы все это касалось только меня, я чувствовала бы себя спокойнее. Я не хочу, чтобы люди возненавидели и тебя.
— Тебя никто не может ненавидеть, — возразил ей дедушка, — кроме тех безмозглых, кто верит, что ты могла донести графу. Но большинство людей думают иначе. Они восхищаются твоей смелостью и говорят, что такой глупой женщины еще не рождалось от самого сотворения мира.
— И ты так думаешь? — спросила Шерон.
— И я так думаю. — Хьюэлл ласково похлопал ее по руке.