— Который, вероятно, не имел на то права. Однако если кто-либо полагает, что долг вашего супруга — наказать вас, то снимает с него нелегкую обязанность.
Его проницательность встревожила Джеанну: она не привыкла иметь дело с людьми, которые мыслили в точности, как она сама.
— Я намерен доложить обо всем королю, — продолжал он. — Но, чтобы мой доклад был более полным, я хотел бы видеть ваши раны.
— Я не возражаю. А вы, сестры?
Монашки пошептались, и одна неуверенно промолвила:
— Если он только взглянет…
К своему неудовольствию, Джеанна обнаружила, что неспособна держаться на ногах. Она тихо попросила монашек помочь ей снять тунику. Поднять руки оказалось почти невозможно из-за свежих рубцов, и она боялась, что ей станет дурно от боли. Но вот наконец тунику сняли, и Фицроджер зашел сзади посмотреть на ее спину.
Он молча смотрел на рубцы — намного дольше, чем требовалось, дабы убедиться в их подлинности, а потом сказал:
— Думаю, вам следует отправиться со мною в Вестминстер.
— Вопреки приказу короля? — Этого Джеанна и добивась, но теперь, как на беду, оказалась слишком слаба и измучена, чтобы отстаивать свою правоту в суде.
— Моей власти достаточно, чтобы перевести вас в другое место заключения, поближе к королю. Быть может, он сам пожелает взглянуть.
— Я буду, верно, чувствовать себя чудовищем, выставленным напоказ на ярмарке. — Но она сразу поняла, что сказала глупость, и потупилась.
Фицроджер меж тем уже говорил с монашками.
— Вы можете ехать верхом? У них тут есть повозка, но, возможно, верхом на лошади — точнее, на муле, — вам будет легче?
— Я верю, господь даст мне силы.
— Вы исповедуете мою философию, госпожа моя. — И он жестом пригласил ее следовать за ним.
Как сладко, удивительно сладко было ступать по освещенной и прогретой солнцем земле, обонять аромат цветов! У Джеанны из глаз едва не полились слезы, но она быстро овладела собою и обратилась к Фицроджеру:
— Мы должны взять с собою мое дитя, няню и мою кузину.
Видимо, и на это его власти хватило с лихвой, ибо вскоре все были в сборе. Мать Эгберта запротестовала, услышав что хотят забрать и ее мула. Фицроджер отвел ее в сторону что-то тихо сказал, и она быстро удалилась.
— Она не желала мне зла, — промолвила Джеанна, когда он воротился. — Мать Эгберта и в самом деле полагает, что я заслужила наказание. И потом, она только выполняла приказ архиепископа.
— Сомнительное оправдание, — покачал головою Фицроджер. — Как видно, вы склонны так же легко прощать, как и ваш супруг.
— О, вовсе нет.
Джеанну посадили на мула, а все остальные пошли пешком: в уличной толчее все равно не удалось бы ехать быстро. Любое движение причиняло боль, хотелось лечь на живот и не шевелиться. Хотя, пожалуй, и это было бы не очень удобно, ибо полные молока груди тоже болели.