– Ты же сама этого хотела, – говорю я.
– Да, сама, – кивает она, – но, как только назначила время, сразу струхнула. Интересно, почему?
Старая история. Мы все такие решительные и энергичные на словах, а уж в мыслях – и подавно! Но когда доходит до дела, вся эта теория растворяется в наших страхах, появившихся неизвестно когда и неизвестно откуда.
– Брось ты, – уговариваю ее я, – встретишься с этим донжуаном, задашь пару вопросов – и все дела. В конце концов, это он должен дрожать. И кстати, – добавляю я, чтобы окончательно успокоить Жаннету, – на его месте я бы лизала тебе ботинки в знак благодарности. Представь себе, тебя бы не было в его жизни. И что? Пришлось бы утрясать самому вопрос о ребенке.
– Да что тут утрясать? – брюзгливо бормочет Жаннета. – Она все равно собиралась отказываться от него.
– Не знаю, не знаю. – Я качаю головой. – Одно дело – отказаться, когда знаешь, что он попадет в хорошую семью. Совсем другое – оставить в доме малютки. Могла и передумать.
– Ну и что? – фыркает Жаннета. – Мужиков этим нынче не проймешь. Скажет, что «милая, это было твое решение, вот и выбирайся из ситуации сама», и все. Финита! И будет, между прочим, прав.
Что меня всегда поражало в Жаннете – это горючая смесь из романтизма и цинизма. Нарядиться в цикламеново-воздушные тряпки – Жаннета. Истечь слезами умиления под «Джен Эйр» – тоже Жаннета. И – не поверите – писать стихотворные посвящения Олегу Меньшикову (и это при живом-то и здравствующем муже!) – тоже она. Благо не нашлось нигде адреса, куда можно было эти посвящения отослать… А рядом – уверенность в том, что все, совершенно все можно купить за деньги, и представление о семейных отношениях, как о шахматной партии, в которой победа должна достаться известно кому.
– Не важно, – сворачиваю я беседу, которая грозит перерасти в дискуссию о современных нравах. – Ты в этой ситуации последний человек, которому нужно трястись. Помни о том, что делаешь доброе дело, и все будет о'кей.
– Хорошо, – послушно кивает Жаннета и неожиданно спрашивает. – Значит, пойдешь со мной?
Я вздрагиваю и с изумлением смотрю на нее. Я? Позвольте, какого черта?
– С тобой? Зачем это?
– Посидишь в сторонке, – вздыхает Жаннета, – подстрахуешь…
– Что там страховать? – перебиваю ее я. – Ты же не шантажировать его собираешься.
– Все равно, – туманно говорит она, поджимает губки и тихонько скулит: – Ну, Ольк, ну, пожа-алуйста-а…
Верите, нет – я соглашаюсь. Когда Жаннета делает жалобное лицо, ей невозможно отказать. Можно послать ее куда подальше, когда она включает свое прессовочное оборудование, но вот эти бескровные губки и огромные, полные слез глаза я так и не научилась переносить. Горе-папаша, с которым у нее на завтра назначена встреча, тоже, видно, не смог отказать ей. Хотя, вспоминаю я, Жаннета договаривалась ведь не с ним, а с девицей. Но – чему тут удивляться – Жаннетины флюиды прошибут кого угодно и на каком угодно расстоянии.