Перед Митиным днем рождения я отправила в Видяево большую плюшевую куклу, которая была так похожа на Митю, и поздравительную телеграмму. Но через несколько дней телеграмму вернули обратно с пометкой: «Адресат не является за получением». Мне стало как-то не по себе. В душу закралась первая тревога. А потом как гром с ясного неба – сообщение в программе новостей…
Я немедленно собралась в Видяево. Там попала не просто в омут – в черный водоворот человеческого горя…
На их живую любовь судьба не отпустила и полкалендаря, она почти сразу перевела её в иной масштаб – в вечность.
– Скажите, зачем мужчины идут в подводники? – тихо спросила меня Ольга. – Разве вы не знаете, что вы – смертники?
Я не смог ответить ей сразу на этот вопрос. Я и сейчас ещё не могу найти точные слова… Пожалуй, лучше всех объяснил это своим родным Митин сослуживец – командир дивизиона живучести капитан 3-го ранга Андрей Милютин, тоже сложивший голову на «Курске»:
– Вот представьте: ты проснулся, тебе отчего-то муторно, чего-то не хватает, а потом засыпаешь и понимаешь, что без этого не можешь жить. Когда я ступаю на борт лодки, то будто погружаюсь в сладкий сон.
Теперь он погрузился в этот «сладкий сон» навсегда… Кое-что проясняет девиз петербургского клуба моряков-подводников: «Наше дело – это не профессия и не служба. Это – религия».
Потом был страшный август и черная осень. И эта записка, которая пришла к ней с того света, точнее, из черного небытия. Она помнит в ней каждой слово, каждую запятую… «Оленька, я тебя люблю. Не переживай сильно». Он всегда писал ей записки, даже если расставаться приходилось на два часа. Листки с нежными словами Митя засовывал в рукава пальто, в любимую книгу, даже в сахарницу… Это последнее – прощальное – послание уцелело только потому, что и в смертную минуту он думал о ней, прижав руку к сердцу. Там, между сердцем и ладонью, и находился листок, вырванный из служебной записной книжки. Он потому и уцелел, что его прикрывала от огня правая рука капитан-лейтенанта.
– Когда я узнала, что водолазы подняли капитан-лейтенанта Колесникова, я сразу же пришла в североморский госпиталь. Меня уговаривали не ходить в морг, врачи предупредили, что Митя очень страшен, что его в принципе опознали. Я настояла на своем, и меня привели т у д а…
Я узнала его сразу же, хотя он весь обгорел. Целыми оставались только ноги. Голова обуглилась до самого черепа, из которого торчали зубы. Я бросилась к нему и стала целовать его в это страшное, но такое родное лицо. Врачи ужаснулись: «Что вы делаете, ведь это разложившиеся ткани!» Это для них он был разложившейся тканью. А для меня… Я просто встречала его из этого жуткого похода. Это было наше свидание. Последнее. Но самое долгожданное…