– О, взгляни! – вскричала Аннабел, опустившись на колени и срывая колокольчики. – Их так много! Я никогда не видела так много!
Эван присел на корточки рядом с ней.
– Они почти такого же цвета, как твои глаза, – сказал он, поднеся цветок к ее щеке. – Нет, не совсем. У тебя необычайные глаза, тебе это известно?
Она подавила улыбку, но та, трепеща, повисла в воздухе между ними.
– Льстец, – сурово молвила она. – Я спрошу у тебя, каков твой самый ужасный грех, и тогда сама смогу рассудить, правдив ли твой ответ.
Он криво улыбнулся ей и ничего не ответил. У нее на коленях набралась целая охапка колокольчиков, поэтому она подняла юбки, чтобы унести их, и они двинулись к одеялам, которые Мак разостлал под сенью дуба. Солнечные лучи танцевали в кроне дуба, пробиваясь сквозь листву, делая ее шафрановой испещряя одеяла призраками молодых листочков. Эван со сей серьезностью расставил колокольчики по бокалам и наполнил их водой из ручья, так что пикник из весьма церемонного мероприятия с тяжелым серебром и накрахмаленными льняными салфетками превратился в детское чаепитие.
После этого он растянулся напротив нее, и Аннабел осознала, что он едва ли вымолвил хоть слово с тех пор, как она казала, что у нее нет грехов.
– Каков твой самый большой грех? – спросила она.
– Моим грехам нет числа, – ответил он. – И думается мне, то, пожалуй, в моей душе полным ходом идет, так сказать, переворот.
– О! – вымолвила она, несколько обескураженная его серьезным отношением к сему предмету. – Тогда скажи на милость, каков твой самый последний грех?
– Вожделение, – сказал он и посмотрел на нее с ухмылкой, напоминавшей волчий оскал. – Я заслужил поцелуй за искренность.
Она почувствовала, как пузырьки смеха поднимаются у нее в груди.
– Это преходящий грех, – заявила она. – Судя по тому, что мне доводилось слышать от деревенских кумушек, вожделение – это то, что мужчина ощущает по отношению к своей супруге лишь непродолжительное время, если вообще ощущает.
– Но не я, – молвил Эван, не обращая внимания на ее шутливый тон. – Полагаю, я буду вожделеть тебя до того дня, как встречусь с Создателем.
Аннабел выгнула бровь, но по какой-то неведомой причине Эван, похоже, совершенно не воспринимал саркастических замечаний. Рядом с ним трудно было быть циничной: слова, казалось, просто-напросто теряли смысл прежде, чем она успевала произнести их вслух. Поэтому она взяла аппетитный сандвич с огурцом и съела его.
Некоторое время спустя он по-прежнему ничего не говорил, и Аннабел уже начинала чувствовать, что тишина становится гнетущей, поэтому она сказала: