Никки не могла с ней не согласиться, но не хотела думать о Лирое Шевалье, его кровавом преступлении и о том, как она чуть не сорвала расследование, сообщив в газете информацию, полученную от отца, судьи, который вел тогда процесс. Это чуть не стоило отцу работы и, возможно, разрушило политические амбиции, которые он лелеял. И вот сейчас Шевалье на свободе. Она согласилась с Симоной; так нельзя. Снова взглянула на часы и извинилась:
— Извини, но мне правда пора бежать.
— Да, точно, тебя ждет материал, который просто умоляет, чтобы Никки Жилетт им занялась.
Никки улыбнулась, но, открыв кошелек, простонала. В спешке она забыла забежать в банк, и теперь у нее не было ни гроша.
— Ты не поверишь, но…
— Не беспокойся, за чай я заплачу, — засмеялась Симона. — Как получишь Пулитцеровскую премию, вернешь! — Она подняла было руку, собираясь позвать официантку, но замерла. Ее улыбка погасла, а брови сдвинулись.
— Что это за тип?
— Какой тип?
— Там, в кабинке… — она подбородком указала на угловую кабинку у боковой двери, которая как раз захлопывалась. — Он сидел лицом ко мне, и пару раз я замечала, как он смотрит в нашу сторону… Показался знакомым, но… — Между ее бровями пролегли морщинки. — А может, я все придумываю.
У Никки пересохло во рту. Она смотрела сквозь стеклянные двери и окна в темноту, но лишь смутно различала пустой тротуар. Быстро перевела взгляд на окна у парадного входа, но никого не увидела в тени. Никакой полускрытой фигуры.
— Он наблюдал за нами?
— Надеюсь, нет. — Лоб Симоны прорезали жесткие линии. — Наверное, у меня галлюцинации. Я слишком нервничаю в последнее время.
— Почему?
— Не знаю. У меня такое чувство… — Ее голос сорвался, и она вздохнула. — Знаешь, мне действительно пора уезжать из этого дома.
— Какое чувство?
Симона подняла сумочку из-под стула и перебросила ремешок через плечо.
— Да ничего. — Никки это, похоже, не убедило, и Симона добавила: — Честное слово. Не забывай, я ведь так замоталась, что уже гоняюсь за геями.
Никки вспомнила о записке, которую нашла в кровати, и при этой мысли по коже побежали мурашки. Если она поделится этим с Симоной, то еще больше расстроит ее.
— Если тебя что-то беспокоит…
— Может, это просто зима. Рождество и все такое. Мы с Эндрю сблизились как раз зимой… но ведь это было так давно. Почти тринадцать лет назад. Знаешь, странно: мы с тобой могли быть родственницами… ты могла быть тетей моих детей. Тетушка Ник, как тебе?
— Очень знакомо. Примерно так меня зовет дочка Лили.
Симона явно переживала смерть Эндрю ничуть не менее тяжело, чем другие члены семьи. Может, ей нужно ненадолго уехать. Прочь от воспоминаний. Прочь от лучшей подруги, к тому же сестры человека, которого она любила. Прочь от призраков прошлого.