Циара пронзительно взглянула на брата. Не сказав ни слова ни ему, ни Мюйрин, она ушла в свою комнату и закрыла дверь.
Мюйрин залилась краской.
– Простите, я не знала.
Она снова погрузилась в свои бумаги, увидев, что взгляд Локлейна стал тяжелым, как гранит.
Он закончил вытирать тарелки, упрекая себя за то, что был гак груб с Мюйрин, и за то, что не рассказал ей всю правду о своих родителях. Он оправдывал себя тем, что не хотел ее смущать еще больше, чем раньше, своей бедностью. Слово «незаконнорожденный» было таким ужасным…
Но как ни старался, он не мог скрыть свою досаду из-за неуместного вопроса. Он чувствовал себя бабочкой, порхающей над пламенем свечки. Наконец Локлейн подошел к камину и спросил:
– Ну что, разобрались, что к чему?
– Еще не совсем, но, кажется, я начинаю понимать, насколько все плохо, – ответила Мюйрин, ненадолго отрывая взгляд от бумаг.
– Я думаю, нам надо поскорее привести все дела в порядок. Поскольку все знают, что Августин умер и что вы очень молоды и неопытны, кредиторы тут же выстроятся в очередь, требуя возвращения денег, – рассуждал Локлейн.
Мюйрин громко захлопнула книгу и, возвратившись к столу в центре комнаты, взяла бумагу и ручку.
– Если только я не навещу их первая. Завтра я составлю их список. Но сначала я напишу письмо своим родным, сообщу им новости и предупрежу, чтобы они не мчались сюда на первом же корабле.
– Как вам кажется, они вам поверят? Мюйрин вяло улыбнулась.
– Я могу быть очень убедительна, когда захочу.
После этого она написала довольно бодрое письмо родителям, в котором говорилось, что, несмотря на случившуюся трагедию, семья Августина приняла ее и что все необходимые формальности после ужасного происшествия соблюдены. Она удивилась, как легко ложатся на бумагу слова неправды, но в то же время понимала, что это и есть борьба за существование. И если для этого нужно пару раз прибегнуть ко лжи, так тому и быть.
Кроме того, Мюйрин написала своему зятю Нилу, где рассказала о плачевном состоянии дел в Барнакилле, но убедительно просила его не говорить об этом ни одной живой душе, особенно Элис.
Она знала, что рискует, но кто-то должен был знать, как плохо обстоят дела. Она обнаружила, что это неукротимое излияние чувств принесло ей облегчение, словно огромный камень упал с ее плеч. Нил поможет ей сделать так, чтобы поместье осталось на плаву, в этом она была уверена.
Но как ни хотела она довериться Нилу, она знала, что просто не может этого сделать. Если бы она рассказала ему обо всем, Нил непременно настоял бы на ее возвращении домой. Нет, Мюйрин никогда не скажет никому горькую правду о своем ужасном замужестве и кошмарных событиях, происходивших за закрытыми дверями отеля «Гресхем», пока последняя пуля в пистолете не положила этому конец. Да и сама Мюйрин не хотела когда-нибудь снова думать об этом.