Я ненавижу свою маму. Я ненавижу свою маму.
Солнце затуманило мои мысли, в голове все спуталось. Так было всегда, когда мои мысли были свободны: как пловец, который плывет против течения, цепляясь за буйки, указывающие направление. Он останавливается, чтобы отдышаться, и плывет дальше.
Я остановилась в коридоре и начала быстро искать ключи, к телефону я подошла только после пятого звонка.
– Привет, – сказал Августин.
– Привет, – взволнованно ответила я.
– Мама, чем занимаешься?
– Загорала. Сейчас пойду готовить. – Мое дыхание начало восстанавливаться, но голос становился все грустнее. – А ты?
Я ненавижу свою маму.
– Ничем. Сейчас пойдем обедать. Будем есть рис с курицей. То же, что и вчера.
– А-а, рис.
– У тебя странный голос. Что-то случилось? Я ненавижу свою маму.
– Нет. Ты меня любишь?
– Что?
– Ты меня любишь?
– Да.
– Точно?
– Конечно.
– Значит, это неправда?
– Что?
– Ничего. Тебе не скучно?
– Нет, я в субботу возвращаюсь. Говорят, что мы приедем вечером. Примерно часов в восемь.
– Хорошо, мы с папой будем ждать тебя у школы.
– Лучше…
– Что?
– Ничего, ма. Пока. Целую. Я тебя очень люблю.
Я не любила телефон, но, однако, сейчас я могла поклясться, что это лучшее изобретение человечества.
Хотя я бы предпочла, чтобы все случилось наоборот: услышать по телефону, что мой сын меня ненавидит, а потом прочитать в его дневнике, что он меня любит. То что написано, остается навсегда, сказанное же может забыться, исказиться, измениться.
Я решила, что в любом случае правдой было то, что я только что услышала. Иногда жизнь напоминает игру в покер. Человек остается с картами, которые он хочет сохранить, которые помогут ему выиграть, и старается избавиться от лишних. (А может, эта игра называется канаста, а не покер, мне никогда не нравились карточные игры, да и вообще карты в целом.) Обманывала ли я сама себя? Может быть, да, но это была часть игры. Ведь лучшие игроки, те которые всегда выигрывают, являются отъявленными лжецами. Может, моя проблема состоит не в том, чтобы научиться врать, а в том, чтобы научиться играть.
Я подошла к музыкальному центру и поставила сальсу. Я станцевала танец перед зеркалом и тут же почувствовала себя менее скептически, менее трагично.
Диего поставил одну ногу с одной стороны моей спины, другую – с другой. Я сидела склонившись; на животе, на уровне пупка, образовалась складка, я попыталась выпрямиться, чтобы мое тело казалось более стройным, более молодым, таким, каким оно никогда не было.
Возможно, в паре никто из двоих не имеет четкого и точного представления о теле другого: мы его прячем, улучшаем, стараемся не слишком его выставлять. Эта своеобразная форма стыда не ограничивается только нашим телом; мы так и не привыкаем к себе, не разрушаем сложенный о себе образ. Есть что-то, что мы никогда бы не сказали или не сделали при другом человеке. Это не фальшь, не притворство, это просто осторожность. Словно мы создали стеклянный шар и вынуждены жить внутри него, двигаясь осторожно, чтобы не разбить его. Сначала мы чувствуем напряжение. Затем все наоборот: напряжение превращается в естественность.