Но постепенно в тихой симфонии он стал различать новые звуки — едва уловимые слова нежности, тайные звуки торжественных обещаний… и он уже чувствовал себя не посторонним наблюдателем, а участником чужих жизней.
Конечно, он не высказывал этого вслух. Возможно, лишь очень немногие пары питали истинную любовь друг к другу, или истинную страсть… но теперь Роджер готов был приветствовать этих незнакомцев. И то и дело вспоминал высокого молодого человека со светлыми волосами и его рыжеватую юную подругу, с открытым и добрым лицом… он видел, как они смотрели друг другу в глаза, стоя на причале, видел, что они бесконечно верят друг другу… и отдал бы душу за то, чтобы испытать такую же веру.
Глава 38
За тех, кто в море
Внезапно налетевший шквал в течение трех дней удерживал пассажиров третьего класса в трюме, а матросы были вынуждены все это время оставаться на своих постах, и им едва удавалось урвать минутку, чтобы поесть или немного отдохнуть. А когда все кончилось, и «Глориана» гордо помчалась по утихающим волнам, а рассветное небо заполнилось стремительно бегущими перистыми облаками, предвещавшими обычный дождь, Роджер спустился в кубрик и свалился в свой гамак, слишком измученный, чтобы хотя бы снять мокрую одежду.
Он так и проспал четыре часа подряд — в скомканной сырой робе, насквозь просолившейся, — и проснулся от свистка боцмана с чувством, что сейчас ему необходимо срочно принять горячую ванну, а потом спать неделю подряд… однако он, пошатываясь, выбрался из гамака и вернулся к своим обязанностям. Ему предстояло стоять дневную вахту.
К закату Роджер устал уже до такой степени, что дрожал с головы до ног, помогая поднимать из трюма на палубу бочку со свежей водой. Он топориком вскрыл бочку, думая при этом, что, пожалуй, как только возьмет черпак, так сразу и свалится в бочку вниз головой. Но он совладал с собой. Он плеснул себе в лицо холодной водой, надеясь успокоить резь в утомленных глазах, и залпом выпил полный черпак, не вдаваясь на этот раз в размышления о вечной противоречивости моря, в котором одновременно было и слишком много воды, и слишком мало.
Пассажиры третьего класса выбрались на палубу, держа в руках кувшины и ведерки, и выглядели они так, будто чувствовали себя куда хуже, чем Роджер; все они были бледно-зелеными, как поганки, покрыты синяками от того, что их во время шторма мотало по трюму, как биллиардные шары… и от них дурно пахло из-за вернувшейся морской болезни и из-за того, что за эти дни все ночные посудины переполнились до отказа.
Но, вопреки общей атмосфере немощи и нездоровья, одна из старых знакомых Роджера бодро прыгала вокруг него, монотонно напевая песенку, раздражавшую его слух: