Сначала Джесс двигался быстрыми резкими толчками, любя ее без слов, с яростью и забвением отчаяния, потом замер, крепко прижимая ее к себе, осознав, что это будет их последней ночью, последними часами, проведенными вместе.
Лисса, казалось, почувствовала перемену в его настроении, когда Джесс снова стал ласкать ее, медленно, задумчиво, нежно.
— Никогда не оставляй меня, Джесс, никогда… — Задыхающийся голос на мгновение замер.-…Я… люблю… тебя… Я… люблю… тебя.
И в тот момент, когда волна сладостного облегчения захлестнула ее, Джесс прошептал чте-то неразборчивое, почти неслышное. Было ли это ответным признанием? Лисса не поняла.
Его естество набухло глубоко в ней и вздрогнуло, раз, другой, еще… пока оба не очутились в мерцающем чудесном мире экстаза, где так часто оказывались вместе. Но на этот раз оба испытывали нечто вроде сладостно-горького потрясения. Ослепительное блаженство ушло…
Лисса ощутила, как он обмяк на ней, и, тяжело Дыша, прижал к себе, стараясь прийти в себя. Ее руки скользнули по мускулистой спине, обводя контуры мышц и лопаток влажными от пота кончиками пальцев, словно стремясь запомнить каждый дюйм этого великолепного тела, хранить в памяти, чтобы облегчить тяжесть потери. Джесс, казалось, тоже изучает ее. Он поднес к лицу непокорный локон, потер о щеку. — Словно шелк, — выдохнул он.
Теплый летний воздух, напоенный тяжелым запахом любовных объятий и слабым ароматом флердоранжа, окутал их.
Они лежали тихо, едва прикасаясь друг к другу, чуть уставшие от пережитого потрясения, и постепенно тлеющий огонек разгорелся вновь, бушуя в крови, требуя выхода. Лисса почувствовала, как его естество, по-прежнему скрытое в ее теле, ожило, пробудилось, и выгнулась навстречу его ищущему телу, сжимая ляжками его бедра, молча, настойчиво, требовательно, заставляя его возобновить прежний ритм.
Лихорадочное отчаяние, казалось, завладело обоими. Охваченные безумием вожделения, они на этот раз быстро и жадно обрели экстаз.
Они провели ночь, попеременно сплетаясь в любовной горячке и засыпая в объятиях друг друга, чтобы проснуться и вновь погрузиться в блаженство. Наконец слабое розовое рассветное свечение озарило небосклон, первые золотистые лучи робко проникали в комнату, окончательно пробудив Джесса. Он еще раз взглянул на спящую, прильнувшую к его груди Лиссу. Под густыми ресницами, лежавшими на щеках, виднелись темные тени следы усталости. Лисса выглядела такой молодой и беззащитной, что у него сжалось сердце.
Она была его женой, матерью его ребенка, а он бросает ее. Самым легким выходом было бы уйти потихоньку, пока она все еще спала, оставив записку и железнодорожный билет, но Джесс не мог это сделать. Он подпер голову рукой, чтобы лучше рассмотреть спящую женщину. Чувство обладания волной захватило Джесса. Лисса — его жена, и неожиданно все благородные намерения относительно ее вторичного брака показались немыслимыми. Другой мужчина будет растить его ребенка… и, скорее всего, ненавидеть его, и обращаться с ним так же, как обращались с самим Джессом, и только за то, что белые считали пороком индейскую и мексиканскую кровь. Может ли Джесс позволить такое? Если родится мальчик, он всегда сумеет вернуться и забрать сына, но что, если это будет девочка? Нельзя подвергать дочь трудностям жизни на ранчо, отказался же он взять Лиссу с собой.