Я вспомнил, как он бывал жесток. И меня охватила ярость, такая ярость, что, кажется, убил бы его, останься он в живых; до меня вдруг дошло, что жестоким он был и по отношению ко мне.
Он погубил тысячи людей у Станфордского моста только ради того, чтобы расширить свои владения.
Мне казалось, что черный ворон, вышитый на его белом стяге, тоже кружил в тот миг над полем брани. Огромный, черный, он хрипло кричал, летая под белыми облаками.
Олав умолк, сжав кулаки.
— Харальд называл свой стяг Опустошителем Стран, — очень тихо вставила Эллисив.
— В конце концов он опустошил собственную страну. Увлек за собой на погибель лучших воинов Норвегии — целое поколение. — Эллисив стало не по себе, хотя прежде битвы и кровь никогда не смущали ее.
Олав кивнул.
— Ты нашел тело отца?
— Нашел. Я велел воинам похоронить его прямо там, под большим деревом.
Эллисив без слов было ясно, почему Олав решил не привозить тело Харальда на родину. Однако мысль, что Харальд лежит в неосвященной земле, огорчала ее.
— Что сказал на это епископ Тьодольв? — спросила она.
— Принял как должное, прочитал заупокойные молитвы. Могли ли мы забрать с собой только одного убитого, оставив других гнить на чужбине? — сказал Олав запальчиво. — Мы старались найти тех, кому еще можно было помочь. Тех, у кого была надежда выжить. Для них мы делали все, что было в наших силах. На щитах или прямо на спине мы перенесли их на корабли. Те, кто оставался на кораблях, теперь пошли с нами. Мы перетаскивали раненых всю ночь и весь следующий день. Смертельно раненных мы добивали. Все лучше, чем оставлять их мучиться.
За два дня я убил больше сотни людей. Теперь никто не скажет, что на моем мече мало крови. Разве не этого хотел отец?
Он поднял голову и хрипло рассмеялся.
Эллисив содрогнулась, увидев его лицо; не сознавая, что делает, она обняла Олава.
Он не пытался высвободиться из ее рук. Его смех перешел в сухие, надрывные рыдания.
Эллисив сидела, обхватив его вздрагивающие плечи.
Ей хотелось заслужить доверие Олава сына Харальда. И она добилась, чего хотела. Но вместе с тем на нее легла тяжесть вины за содеянное Харальдом, вины перед страной, которой он правил, и вины перед человеком — его сыном.
Этот колючий, гордый, уязвимый юноша стал ей вдруг очень близок.
Олав затих, потом вскочил и бросился к двери.
— Подожди! — крикнула Эллисив. — Ты не смеешь покушаться на свою жизнь!
Олав медленно повернулся к ней.
— Как ты догадалась?
— Я не догадалась. Просто мне стало за тебя страшно.
— Почему же, по-твоему, я не смею?
Эллисив вдруг оказалась рядом с ним.