Филипп и Женевьева уже находились в комнате. Оба выглядели немного подавленными. На девочке было серое шелковое платье с кружевным воротником; волосы собраны сзади и скреплены шелковым бантом. Она вела себя очень сдержанно и совсем не походила на ту девочку, которую я видела раньше. Филипп в вечернем костюме выглядел еще более элегантным, чем при нашей первой встрече. Казалось, он искренне обрадовался, увидев меня за столом.
– Добрый вечер, мадемуазель Лоусон, – с улыбкой обратился он ко мне.
Я ответила на его приветствие, и это вышло так, будто мы связаны какой-то тайной.
Женевьева пробормотала какую-то любезность.
– Позволю себе высказать предположение, что вы провели довольно интенсивный рабочий день в галерее, – продолжил Филипп.
Я утвердительно кивнула и сказала, что он прав: я действительно хорошо потрудилась и сделала большую часть подготовительной работы.
– Это, должно быть, захватывающее дело, – предположил он. – И я уверен, что вы добьетесь успеха.
Судя по всему, Филипп говорил вполне искренне, но, пока мы беседовали, он постоянно прислушивался, не идет ли граф.
Тот появился точно в восемь часов, и мы заняли свои места. Граф – во главе стола, я – справа от него, Женевьева – слева. Филипп – напротив. Подали суп, граф стал расспрашивать меня, как идут дела в галерее.
Я повторила все то, что уже сказала Филиппу. Он проявил к этому вопросу гораздо больший интерес то ли потому, что его заботила судьба картин, то ли потому, что хотел показаться вежливым и внимательным, – во всяком случае, я не могла утверждать это с уверенностью.
Я сообщила ему, что решила сначала отмыть картину водой с мылом, чтобы удалить с поверхности слой грязи.
Он дружелюбно посмотрел на меня и сказал:
– Я слышал об этом. Вода должна постоять в особом кувшине, а мыло следует приготовить в новолуние.
– Нет, мы уже не придерживаемся таких предрассудков, – ответила я.
– Значит, вы лишены предрассудков, мадемуазель?
– Как и большинство из нас.
– Да, вы слишком практичны для таких причуд. У нас тут были такие люди... – Его взгляд перешел на Женевьеву, и девочка буквально вжалась в кресло. – Гувернантки, которые не захотели оставаться в этом доме, заявляя, что в замке водятся призраки; другие просто уезжали, ничего не объяснив. Но что-то их здесь не устраивало – либо мой замок, либо моя дочь.
Когда он смотрел на Женевьеву, в его глазах читалась откровенная неприязнь, и я почувствовала, как во мне нарастает чувство протеста. Он был человеком, которому всегда требуется жертва. Он и меня пытался ужалить в галерее. Но я-то вполне могла постоять за себя.