На этих словах я вся похолодела.
«У меня просто было наваждение, – писала она, – наваждение, которым меня испытывал Сатана, а в свете солнечного дня оно блекло и таяло! Я просто неверно вспоминаю. Как может молодой человек выглядеть так, как мне помнится? Он вовсе не искривлен – это просто привычка держать голову набок, как делают птицы, когда прислушиваются друг к другу. Отец Виго был прав – все эти месяцы я была просто истеричной девчонкой. Теперь я вижу, истеричность заставила меня поверить, что он горбат, а на самом деле он просто сутулится. Его лицо – просто световая иллюзия, от которой одна половина лица выглядит больше другой. Конечно, его глаза не косят, иначе как бы он мог видеть так хорошо? А его руки не могут быть такими, как я представляла, ведь у смертных мужчин не растет шерсть. Завтра он приедет, и я отброшу свои причуды и улыбнусь – ведь жена должна встречать своего мужа улыбкой».
«Я улыбалась, – буквы коряво ползли по странице, – но все было не наваждение, а правда. Как я смогу исполнять свой долг? Но я должна. Он поцеловал меня, и от прикосновения его губ моя душа содрогнулась. Его поцелуй был еще хуже, чем я помнила, но я стояла смирно, а потом улыбнулась. Милостивый святой Жан, молю тебя, помоги, помоги мне».
Они уезжали этим вечером на ночном пароме из Гавра, и Жанетта еще некоторое время была в безопасности в своей каюте, вместе с Терезой, младенцем и новой кормилицей. Тетушки наняли ее и сказали ей, что ребенок родился в феврале, в день, когда Лео зарегистрировал его. Лео уже сказал Жанетте в декабре, что нужно будет поступить так, и никогда не выдавал подлинной даты рождения Фрэнка. А сегодня он сказал ей, что они оставят прошлое позади и начнут жизнь заново. «Может быть, на следующий год в это же время в нашей детской появится еще один ребенок, моя дорогая Жанетта?» Она написала дрожащей рукой: «Когда он сказал это, мое сердце превратилось в кусок льда. Ох, какое чудовище он зачнет во мне?»
Следующая запись была сделана поздно вечером в день приезда в Истон. На корабле, Жанетта болела морской болезнью. Лео поверил, что она все еще страдает от последствий морской болезни, но Жанетта знала, что это не так. В экипаже, везшем их в Истон, тошнота подступила к ней снова, а когда они вошли в дом, ее вырвало. Лео забеспокоился, послал ее прямо в постель и сказал, что увидится с ней завтра утром – так она получила короткую передышку.
Жанетта потратила ее, чтобы излить страх и ужас в своем дневнике. «Отец Виго был прав, Лео – хороший человек. Не его вина, что его тело искривлено. Я должна не осуждать, а жалеть его – и я жалею. С первого дня нашей встречи я жалею его, поэтому никогда не выдам, как мне делается дурно от его вида. Но этого недостаточно – я должна любить его, как жена, а я не могу. Я сознаю свой долг, я должна исполнять его, но как я могу это делать, когда меня корчит от одного взгляда на него?»