— Ну, вот и порешили, кому в артели верх держать, кому бутару трясти, — переводя дух, нарочито спокойно сказал Ипат, вытер нож о бедро и сунул под онучу.
Меркул неподвижно лежал под ногами у хитников наискосок от Осташи. В горле его от дыхания булькало, а пошевелиться Меркул не мог, точно его разбил паралич, — видно, боялся.
— А ты, старый хрыч, неужто меня не знаешь? — Ипат обернулся к Екиму, который вдруг ссутулился, поневоле понурившись, чтобы не так заметно было, как страшно помертвело его лицо. — Я ли мало с промысла имею, чтобы от артели красть?..
— Грешен… — проскрипел Еким.
Ипат, хоть и был моложе, как-то по-отцовски потрепал Екима по затылку и вдруг резко нагнул, выставив навстречу лицу колено.
— Ну и квиты… — распрямляясь, прошептал Еким и рукавом вытер кровь с разбитых губ.
— Та-ак, — озираясь, Ипат вспомнил об Осташе. — А этот у нас кто будет?..
Осташа уже ошалел. Он забыл о боли от ожога, не чувствовал страха перед смертью или ослеплением.
— Сплавщик я, — без голоса ответил Осташа.
— Его Кикилька с отчитки привезла, — глухо пояснил Еким.
— И чего тебе надо? — спросил Ипат у Осташи.
— Хотел узнать, как ты казну пугачевскую вез…
— А почто тебе?
— Батя мой ее вместе с Гусевыми прятал…
— И чего ж, ты ее выкопать решил?
— Батю за нее сгубили… Я хотел узнать, кто при том был…
— Твой батя да Гусевы, кто же еще? Мне ее в Старой Утке Калистратка передал, а я ее — Якову Филипычу. Это нынче уж не тайна. А где Яков казну закопал, никто, кроме него, не знает.
Ипат глядел на лежащего Осташу и ладонями оглаживал рубаху на животе, сгоняя складки в бока под поясок. Осташа не мог сообразить, чего еще сказать, чего спросить.
— Ну, выбирай, — добродушно предложил Ипат, — или без глаз и языка бутару качать будешь на пару с Мерку-лом, или сразу…
— Нет, мне на Чусовую надо… — глупо сказал Осташа.
Ипат усмехнулся:
— У нас закон артельный: пока золото моем на одном месте — с него никому хода нет, ни своему, ни чужому.
— Я не выдам место, — пообещал Осташа. — Да и не знаю я его…
— Дойдешь до Чусовой — значит, и вернуться сможешь. А золото — оно такое, его на всех никогда не хватает. Нечего тебе было к нам соваться. У нас промысел — как у нежити: кто к ней в выучку пошел, да не выучился, с того кожу слупят. Но могу и Якову Филипычу тебя отдать. Только если ты и вправду сын Перехода, тебе в скиту у Гермона тоже конец.
— А ты, Ипатушка, мне его отдай, — раздался вдруг ласковый голос. Это говорил тот мужик в берестяной одеже, что вышел с Ипатом из леса. Про этого мужика все давно уже запамятовали.