Скачков оглох, когда мелькнуло небо, свет, – он показался из туннеля. «Скачок!.. Горбыль!.. О, Скок!» – вопило, улюлюкало со всех откосов уходящих вверх трибун. Когда-то было сладко слышать, теперь же – будто не о нем. Он и в игре не обращал внимания, и рев, истошная истерика трибун имели для него такое же значение, как цеховой привычный шум для токаря, для слесаря.
Бросив первый взгляд на поле, Скачков увидел, что разминаются одни гости. Своя команда зачем-то столпилась на беговой дорожке, ребята толкались, оживленно лезли друг на друга. «Чего они там?» В середине голоногих футболистов, одетых для игры, виднелись оба тренера, массажисты, врач. Судя по всему, случилось что-то радостное. Скачков, высматривая, разглядел незнакомого человека в кепочке, вокруг него и грудились. С трибун любопытничали, напирали на милицейское оцепление, кто-то захлопал в ладоши и по первым рядам прокатилась короткая лихорадочная овация.
Ничего не понимая, Скачков приблизился, глянул через головы и вдруг вонзился плечом вперед, полез.
– Леха! – крикнул он. – Алексей…
Да, это был Алексей Маркин, многострадальный вратарь команды, оставленный в венском госпитале, и вот, поднявшийся на ноги, подлеченный, недавно вернувшийся домой. Скачков схватил его за плечи, прижал к себе и снова отодвинул, но из рук не выпускал. Как он изменился, как его перевернуло! Шея Маркина была закована в широкий гипсовый воротник, края воротника вылезали во все стороны, отчего голова с постоянно задранным подбородком словно покоилась на блюде.
Маркин высвободился и поправил кепочку на затылке.
– Легче, Геш, башку сорвешь. Она мне дорога, как память. Шутит! Значит, все в порядке.
– Ну… ты как? Что? Когда? Один здесь или со своими?
– Там все, – Маркин показал рукой на самый верх трибуны. Головой он не ворочал и, если надо было, поворачивался всем телом.
– Леха, так ты бы в раздевалку!
– Потом…
– Потом, потом! – передразнил Нестеров. – Знаешь, как надо сегодня выиграть?
– Болеть будем, поможем, – пообещал Маркин.
На лбу у него краснел свежий заживший шрам. Скачков вспомнил рассеченный висок Шевелева и подумал, что у футболистов, уходящих на покой, шрамы остаются отличительными чертами лиц.
– Братцы, братцы, – напомнил Иван Степанович, показывая на поле.
– Геш, – успел спросить Маркин, – говорят, отвальную играешь? Скачков, одной ногой уже на поле, смеясь, развел руками:
– Пора, наверное.
На лице Маркина появилось чистосердечное протестующее выражение: брось ты, скажешь тоже!
– Поговорим еще, – крикнул Скачков. – Придешь в раздевалку? Голова Маркина, подпертая уродливым воротником, оставалась неподвижной, ответил он движением одних ресниц: спрашиваешь! «Пока!» – кивнул Скачков и побежал.