Свистят и издеваются трибуны, не слышно ни сирены, ни что кричит там от ворот Матвей Матвеич. Судья показывает знаками, торопит и вот уж снова вброшен мяч, опять навал, опять прижали, и тут Скачков промахивается со своим подкатом, а, вскакивая, видит, как замаячила на подступах к штрафной горячая и мокрая, хоть выжимай, спина Решетникова. Он не терял мгновений и бил своими крепкими, настильными, как выстрел из мортиры, ударами, бил не раз, не два, но слава и хвала сегодня Турбину.
Все же так часто «поливать» ворота не надо бы давать! Скачков чуть жилы не порвал, чтобы успеть и помешать Решетникову, не дать случиться назревающему голу, и доставал, мешал, но кто бы знал, что стоили ему все эти вскакивания и рывки вдогонку!
Минуту бы, другую передышки!
Длинными, через все поле пасами он стал переводить игру на тот, противоположный фланг, но стоило отдать и осмотреться, как вот он вновь идет, сработавшийся и нацеленный на гол тандем: проворный, без следов усталости мальчишка и таранистый в своей расхлыстанной футболке Леха. Они, конечно, чувствовали, вся команда знала, что здесь вот-вот будет прокол – и ждали, били специально в одно место…
Свисток судьи остановил игру и, радуясь невольной передышке, Скачков не торопился к месту нарушения. «Я, я пробью!» – руками помаячил он. Соломин уступил и побежал назад к воротам. Но что там? Белецкий, поджимая к животу колени, лежал и перекатывался на спине по гаревой дорожке. «Сломался?» Скачков ускорил шаг… Как оказалось, Белецкий оттянулся в оборону, хотел остановить напористого Леху, но тот, в азарте ли, со зла ли так врезался в него, что парень вылетел за бровку.
Под рев разбушевавшихся трибун бежал, катился шариком судья, мелькая бледными коленками. Сбегались игроки.
Белецкого подняли, он прыгал на одной ноге, держался за колено. Решетников, оправдываясь, пытался объяснить и разводил руками.
– Что, чокнулся совсем? – накинулся Скачков, едва переводя дыхание, и грудью в грудь полез на Леху, но тут судья развел их, растопырил руки. Леха покаянно жестикулировал, прикладывал к сердцу руку, но что он говорил – не разобрать.
Прихрамывая, но с каждым шагом меньше, Белецкий побежал на поле, и судья ткнул пальцем, показал, куда поставить мяч.
Выгадывая лишние мгновения, Скачков нагнулся, переставил мяч по-своему, потом стал пятиться, высматривая поле. Маячил Владик Серебряков, бегал туда-сюда неутомимый Кудрин, пытаясь отвязаться от опекуна, – но нет, ничего не находилось впереди – все игроки разобраны надежно. Он сильно разбежался, но пробил тихо, откатил мяч рядышком, Белецкому. Пока тот принял да разглядывал, куда и как перемещаются ребята, Скачков вдруг ощутил в себе, как никогда, прилив неудержимых сил, взорвался на рывок и устремился на ворота, бежал, летел – и многое теперь зависеть стало от партнеров: поймут ли, подыграют? Белецкий понял все и подыграл, как нужно: и мяч попридержал, и обошел кого-то, и сделал вид, что хочет выдать пас бежавшему Серебрякову, но лишь перед Скачковым обозначился проход к воротам, он мягко, четко выложил ему на ход. «Ай, молодец!» – заликовало в бешеной груди Скачкова и, доставая мяч, он увидел ворота, вратаря, молниеносно понял, куда он кинется, сместится, и врезал по мячу с такою силой, что от рубца шнуровки заломило ногу.