Столько было надежды, столько мольбы в его заплаканных глазах! Бабушка с зонтиком под мышкой выжидающе молчала.
– С тройками, старик, дело не пойдет. Надо поднажать. Договорились? Ну тогда давай, приходи завтра. В десять.
– Да вы что, Геннадий Ильич! – мальчишка, зажмурившись от счастья, прижался лицом к бабушке.
– Спасибо вам, – церемонно поклонилась бабушка и рукою в нитяной перчатке потеребила косицы выгоревших волос на тоненькой Сережкиной шее.
А впереди был еще целый день!
Где-то на гремучей от трамвая улице Скачков увидел в подвальном этаже пельменную и ощутил голод. В пельменной влажная духота казалась осязаемой – не воздух, а наваристый бульон, который подавался в металлических тарелках! Из раздаточного окна несло зноем. Люди, утираясь, тесно сидели за столиками и торопливо ловили ложками горячие, скользкие пельмени.
Ближе к центру стали попадаться чистенькие кафе, в этот час совсем пустые. Интересно было прожить в городе всю жизнь и не знать, что в нем имеются такие уютные, прохладные заведения. Приходилось осваиваться заново, как приезжему. Он вошел и устроился за угловым столиком: снял пиджак и повесил на спинку стула, отстегнул запонки и закатал рукава. Фу-у… здесь хоть можно дух перевести! Он заказал яичницу, а пока принялся жевать твердые, как шайбы, беляши, запивая их ледяным лимонадом. Хорош здесь лимонад!
Расположился он надолго. Торопиться незачем, да и некуда. Домой? Бр-р… чем позднее он туда вернется, тем лучше. Он потребовал еще одну яичницу, затем, растягивая время, долго тянул душистый, умело сваренный кофе. Нет, здесь прилично, тихо, надо запомнить. Неожиданно он снял очки и положил ладонь на утомленные глаза. На базу бы поехать, но там сейчас мертвый час, потом Арефьич, видимо, проведет легкую разминку, потом ужин и – на автобус в аэропорт. Для него, с его праздностью, с обилием свободного времени, которое совершенно некуда девать, на базе места уже нет.
Какой все-таки большой, уныло долгий день! Привыкший жить по графику, в постоянном ожидании календарных встреч, Скачков изнемогал от пустоты, в которой очутился. Раньше он жил, не имея времени остановиться. Теперь же… Интересно, куда они ухитряются девать такую уйму времени? Он вспомнил, что Клавдия могла легко и увлеченно провести у телефона всю первую половину дня.
На миг мелькнула вспышка вчерашнего, и Скачков снова прикрыл глаза рукой. Не было ли сказано вчера чего-нибудь, как и во всякой ссоре, лишнего? Потом еще: он вдруг подумал, могло ли произойти такое, скажем, у отца с матерью? И сам же удивился: никогда! У них все было иначе, по-другому. Недаром Анна Степановна считала, что семья может начаться с влюбленности, с любви, однако настоящий союз двух людей, которым суждено пройти через многие годы, надежно опираясь друг на друга, складывается под влиянием детей, взаимного уважения и такой, казалось бы, обыденной вещи, как привычка совместной жизни. И вот сейчас, про себя, втихомолку, Скачков вынужден был признать, что ничего или почти ничего из того, о чем говорила мать, у них с Клавдией не было, даже этой самой привычки одного к другому, – просто они не успели, не имели возможности привыкнуть. Оставалась лишь Маришка, и может быть, оттого Скачков испытывал к этому маленькому ласковому существу какое-то звериное чувство любви.