– Геннадий Ильич! – раздался снаружи громкий голос.
Под окном стоял парнишка из дублеров, новенький, – лицо знакомое, а имени его Скачков еще не знал.
– Геннадий Ильич, вас в купальню зовут.
– Спасибо, друг. Сейчас.
– Уходишь, Геш? Постой немного. Ну, значит, сижу я и даже щеки надуваю, а что там на сцене приготовлено! Два рояля стоят – это мне еще понятно. Но зачем им целых шесть барабанов? А их там шесть штук – клянусь! – по три штуки в связке, а для грохоту еще медные тарелки на штыре, – ногой можно брякнуть. Стелка меня костерит – спасу нет: «Ты, говорит, дуб! Не понимаешь ничего, так молчи». Ну, тут захлопали, кое-кто даже ногами затопал от переизбытка чувств. Гляжу: выходят четверо. В костюмчиках, штанцы на них, двое в очках. К барабанам очкастые подскочили. В каждой руке по такой вот колотухе и носы сразу в ноты сунули. Листают, листают!.. Геш, вот зря ты уходишь. Ей-богу!
– Ну, тебя, – рассмеялся Скачков. – Тебя не переслушаешь.
– Ты думаешь, я сочиняю что-нибудь? Клянусь!
Сбегая с крыльца и проходя под раскрытым окном, Скачков еще расслышал:
– …и вот мотнул он головой три раза, все четверо аж подпрыгнули и с размаху врезали кто по чему. Батюшки мои светы, матушка-троеручица!
Посмеиваясь, Скачков торопливо шагал по выложенной кирпичом дорожке между зеленевшими клумбами. В ногах надоедливо путались концы влажной простыни. «Матушка-троеручица… Это у него от бабки или даже от прабабки. Порода кудринская крепкая, живучая, и дом у них полон каких-то ветхих старух-родственниц. Виктор единственный мужчина в молодом поколении, и старухи на него не надышатся. Им, естественно, не по нутру ни футбол – баловство, а не занятие для мужика, ни такая пара Виктору, как худенькая Стелла. Что это за баба, по-житейски если рассудить: делать ничего не желает, – руки, видите ли, бережет! и лишь бренчит день-деньской на фортепьяно… Виктор все же упрямо гнет свое и бьется на два фронта: против домашних и против Стелки. Недавно она вроде бы спросила у него: «А ты голы-то хоть забиваешь?» Что у них получится? – никто не скажет. Скорей всего, ничего не получится – несовместимость. Хотя, если припомнить, в свое время Софья Казимировна… Но зато сама Клавдия была отчаянной болельщицей!»
Домик, где жил Скачков, находился в самом конце аллеи, ближе к выходу на озеро. На базе он считался лучшим, в нем помещались ветераны команды. Незаметно как-то, от сезона к сезону, стареющие игроки добирались до лучшего домика, отсюда дорога оставалась одна – на покой.
В соседнем домике негромко шипел магнитофон. «Всю ночь кричали петухи и шеями мотали…» Скачков постоял, дождался конца ленты и заглянул в окно. Владик Серебряков лежал на кровати, ноги на спинке. На этажерке вперемешку с книгами стояли кассеты в плоских коробках.