— Джозеф действительно любит Сибеллу, — медленно ответила она. — И, вероятно, очень боится причинить ей боль. Вполне возможно, что он будет скрываться до тех пор, пока снова не превратится в величественного человека, повесу, если хочешь, каким она всегда его знала.
Голос Мелиор Мэри слегка дрожал:
— Это, должно быть, так прекрасно — вызывать в других столь глубокие чувства.
На мгновение она почувствовала себя уязвимой и слабой, как в то время, когда ее преследовали злые духи. Елизавета, ничего не понимая, поднялась со стула, подошла к дочери, стала перед ней на колени и обняла за талию.
— Милая моя, у тебя тоже будет такая любовь. Конечно, немного стыдно, что Сибелла, твоя сестра… — Она почувствовала, как дочь напряглась и отпрянула назад, а может быть, ей это только показалось. — …Вышла замуж раньше тебя, но тебе ведь нет даже восемнадцати. Ты еще разобьешь столько сердец, моя любимая!
И снова заговорила Мелиор Мэри своим странным глухим голосом:
— У меня нет никакого желания заставлять страдать других людей. Но, мама! — Она посмотрела на Елизавету страстными большими глазами. — Поклянись, что ты никогда не заставишь меня выйти замуж только для того, чтобы успокоить бдительность соседей и не возбуждать слухов. Или для того, чтобы поместьем Саттон мог управлять мужчина. Я лучше останусь старой девой, чем пойду на компромисс!
— Неужели старой девой?
— Не смейся надо мной. Пообещай, что мне никогда не придется вступить в брак без любви.
— Хорошо, обещаю.
И только после этого Елизавета почувствовала, что дочь успокоилась, и, погладив ее по серебристым волосам, она вернулась на свое место перед очагом. Но наверху, слева от Длинной Галереи, терзалась другая душа. Дрожа от холода, потому что огонь в этой огромной комнате не разжигали, поскольку ею мало пользовались, в странном сумеречном свете из угла в угол молча ходила Сибелла.
Под ее скрещенными руками в ее утробе спокойно лежал ребенок, который, как все предполагали, уже должен был двигаться, полный жизненной энергии. С Сибеллой случилось самое ужасное и в то же время самое обычное. В момент прекрасного и возвышенного соединения их тел, когда Мэтью Бенистер в нечестивом и радостном порыве овладел ею, в момент невозможного наслаждения, охватившего обоих, в ней зародилась новая жизнь. Семя Гиацинта проросло внутри нее, и она была рада этому. А сейчас, в таинственной магии вечера, на Сибеллу нахлынули воспоминания, и стыд разъедал душу. Она предала Джозефа Гейджа, любившего ее беззаветно.
Сибелла дошла до конца галереи и уже собралась повернуть обратно, как вдруг заколебалась. Было непонятно, что заставило ее пролезть через маленькое отверстие в перегородке, но она все-таки протиснулась через него и вовсе не удивилась тому, что оказалась в маленькой комнатке за заграждением не одна. Напротив окна, где Роуз Уэстон ожидала человека, принесшего известие о казни Фрэнсиса, где Кэтрин Уэстон грезила о своей любви к сэру Джону Роджерсу, где леди Уэстон, сидя со своими служанками, высматривала все ту же Кэтрин, которая должна была вот-вот появиться, напротив того самого окна стояла худощавая фигура, которая, как только Сибелла вошла, повернулась и подняла к лицу худую руку. Ошибки быть не могло — в этой изможденной и прекрасной женщине Сибелла узнала Амелию, свою мать.