— Лорд Максен хорошо спал? — он накрыл простыней своего хозяина.
Очнувшись, саксонка бросилась к сундуку, на котором лежало платье, и начала лихорадочно надевать его через голову. И когда юбка прикрыла ноги, опустившись до пола изящными складками, она ответила рыцарю, завязывая пояс:
— Он недавно проснулся.
— Ему было больно?
Подняв голову, она увидела, что сэр Гай пристально на нее смотрит.
— Ваш хозяин скрывает это, но, я полагаю, он страдал.
— О чем говорил лорд Максен?
Райну этот вопрос застал врасплох, но она тут же нашлась:
— Почти ни о чем. Упомянул только, что я могла подмешать в вино отравы.
— Понятно.
Райна оскорбилась:
— Почему же? Потому, что я саксонка?
Обойдя кровать, Гай положил руки ей на плечи:
— Потому, что один Пендери уже умер из-за вас.
Девушке уже изрядно надоели эти обвинения:
— А сколько моих соплеменников погибло из-за него? Сколько невинных душ он загубил во имя незаконнорожденного герцога норманнского? — возразила она, кивнув головой в сторону Максена.
Гай сверкнул глазами:
— В битве много саксов полегло от его разящего меча, но милорд раскаялся и замолил грехи, проведя два года в монастыре.
— Замолил грехи, раскаялся, — презрительно повторила Райна. — Да он насмехался над Господом, переодевшись в монаха, притворившись святым, чтобы обмануть Эдвина, его сторонников и меня. Ваш хозяин забыл о Боге!
Сэр Гай нахмурился:
— Вы ошибаетесь. Максен был настоящим монахом. До тех пор, пока за ним не прислали гонца, он жил в монастыре, и если бы не смерть Томаса, Пендери-старший проводил бы дни и ночи в молитвах.
До этого ей как-то не приходило в голову, что Максен и впрямь мог принадлежать к святому братству. Она-то думала, что он притворился, что тонзура на голове — всего лишь жертва, принесенная во имя мести.
Теперь, вспоминая ночь, когда он читал проповедь в лагере и позднее ругал саксов, вознамерившихся наказать ее, девушка поняла, что сэр Гай не лгал. В ту ночь Максен или, как его тогда называли, брат Юстас отмел прочь ее подозрения, говоря и действуя как истинный служитель Господа. Тайна чувствовала правдивость его слов, словно исходящих из уст самого Бога, ощутила его силу и познала умиротворение, развеянное потом обвинениями Доры. Но человек, которого она узнала в эти последние несколько дней, совсем не был похож на монаха.
— Я… я не верю вам, — пробормотала она, хоть сомневалась лишь какой-то частицей души.
Она вспомнила слова, сорвавшиеся с уст Максена: «Прошло много времени, я долго был болен». Только мужчина, испытавший на своей шкуре «прелесть» аббатства, мог так возжелать женщину, которую ненавидел. Воздержание тут равнозначно болезни. А он, несомненно, ненавидел ее.