Граф выгнул бровь.
— Я знал, что англичане прямолинейны. Вижу, нам придется обучать тебя не только языку, но и такту. Успокойся, он не был твоим отцом. Ты моя дочь, и ничья больше. Твоя мать была кокетка, как и все женщины, но мне она не изменяла. По крайней мере, до рождения сына, как принято в нашем кругу. В общем, — добавил он, скривив губы, — она была мне верна, пока не встретила этого живописца, что произошло уже после твоего рождения. Она родила мне трех дочерей, однако лишь одна из них пережила младенческий возраст. Понятно, что она не стремилась повторить этот опыт. Портрет был авансом, я обещал ей другой, лучше, когда она родит мне сына. Вместо этого она решила родить сына своему любовнику. Если, конечно, ребенок, которого она ждала, был мужского пола. Этого мы уже никогда не узнаем. Но, судя по записке, которую она оставила, именно ребенок послужил причиной ее бегства. Как мило с ее стороны признаться в этом, не правда ли? По крайней мере, моя вторая жена подарила мне наследника, прежде чем оставила меня, и проделала это весьма достойно, скончавшись во время родов. Ну а теперь мы можем закончить завтрак?
Эмбер последовала за ним в столовую, к прерванной трапезе, но аппетит пропал. В последующие дни он так и не вернулся. Она была слишком взволнована, чтобы есть. Ей пришлось стоять часами, примеряя платья, накидки, туфли и белье. Граф выписал парикмахера из Парижа, чтобы сделать ей прическу. Она подверглась осмотру со стороны еще каких-то людей, о профессиях которых могла только догадываться. Никто из них не говорил по-английски, во всяком случае, не пытался объясниться с ней. Никогда в жизни Эмбер не была такой тихой и молчаливой.
Ей сделали очаровательную прическу, гладкую спереди, с каскадом локонов сзади. Ее новые платья были прелестны: простые, но элегантные. Эмбер полагала, что выглядит модно, но она никогда не была тщеславной. Все это требовало времени, но граф сказал, что она не встретится с остальными членами семьи, пока не будет готова. Так что ей ничего не оставалось, как терпеть, томясь от скуки.
Не зная французского, она была лишена возможности с кем-либо общаться. Граф нанял ей учителя, но и тогда ситуация практически не изменилась. Целыми днями Эмбер не видела никого, кроме слуг, сновавших по огромному графскому дому, но большинство из них держались высокомерно. Этому способствовал тот факт, что она не понимала, о чем они говорят. Эмбер не раз видела, как они обмениваются выразительными взглядами, переговариваясь между собой в ее присутствии, чего никогда бы не позволили себе при графе. Впрочем, гораздо больше, чем дерзость прислуги, ее мучило одиночество.