Когда мы с мистером Ярдли снова получили вызов от Габрианелли, то не стали спешить с согласием. Было неясно, готова ли публика выложить свои денежки, чтобы увидеть, как я побью этого человека в третий раз. Но пока мы колебались, Габрианелли почти каждый день публиковал оскорбительные объявления. Сперва он назвал меня трусом и шутом. Я только посмеивался над этими оскорблениями, но, когда он изменил тактику и назвал меня трусом с острова трусов и британским шутом, самым потешным шутом в мире, мистер Ярдли решил, что такие оскорбления должны пробудить достаточный интерес к матчу. И действительно, посмотреть третий матч пришли толпы. Я слишком верил в свою победу, что было, конечно, глупо, так как Габрианелли был силен, — я испытал силу его ударов на себе. Но итог двух предыдущих матчей вскружил лгне голову, и ставки, которые делали на матч, соответствовали моему настроению — двадцать к одному, что я выиграю.
Мой противник подготовился к этому поединку. Позднее я узнал, что он часами принимал удары в живот, пытаясь таким образом выработать выносливость. Теперь, когда я принялся, как и раньше, молотить его по корпусу, Габрианелли и глазом не моргнул.
Он продолжал свою тактику жестких ударов мне в лицо, а я продолжал их мужественно выносить. Мы бились не менее часа, пока мое обнаженное тело не стало мокрым от пота, а его черные волосы не спутались в клубки. Поединок длился так долго, что публика заскучала: в конце мы вяло кружились по рингу, словно плавали под водой, целясь друг в друга или медленно уклоняясь.
Именно тогда он нанес свой удар. Это был мастерский и мощный удар, такого я от него не ожидал. Он нацелился прямо в мою челюсть, а я из-за усталости не заметил. Точнее сказать, я заметил приближение кулака, но не зная, что делать, когда тебе метят прямо в лицо. Я наблюдал за его приближением, словно это была какая-то дьявольская птица, — и вот он ударил меня в подбородок. Помнится, я подумал — пока горячая белая пелена не затмила мое сознание и я полностью не потерял равновесия, — что, если моя челюсть действительно сломается, насмешек не оберусь. Я напрасно волновался из-за челюсти; она осталась цела, только опухла неимоверно, но удар Габрианелли был настолько силен, что меня отбросило назад и я вылетел с ринга. Зеркальное отражение нашего первого матча.
Мне трудно описать, что я чувствовал. Это были растерянность, ужас, стыд — и страдание, настолько сильное, что я не понимал, боль это или что-то иное, доселе мне неведомое. Сначала я не мог взять в толк, чем это вызвано, но, когда стал приходить в чувство, заметил с каким-то странным равнодушием, которое иногда охватывает жертвы несчастных случаев, что моя левая нога вывернута под неестественным углом. Вылетая с ринга, правой ногой я зацепился за край помоста и упал на левую, которая, не выдержав удара, сломалась сразу в двух местах.