На нарах сидели гости, приехавшие из глубины тундры. Семь жировых светильников жарко горели посередине кажима; это означало, что поминки справляло семь семейств.
Отблеск светильников и широкий свет костра скользили по грудам подарков, сваленных на нары. Здесь были весла от байдарок, ножи и копья, рубахи из кишок моржа, бобровые шкуры и обувь из кожи зубатки.
Хозяева и гости долго молчали. Наконец к светильнику подошел коренастый старик охотник и громко выкрикнул чье-то имя. В ответ гость, сидевший в дальнем углу нар, безмолвно поднял вверх руку. Старик кинул на нары бобровую шкуру ? подарок в память о поминках. Шкуру передали гостю. И так, один за другим, поминающие подходили к светильникам, выкрикивали имена гостей и вручали им дары.
? Знаешь, русский тойон, ? шепотом сказал Кузьма, ? как здесь поминают? Тот, кому дают подарки, носит имя умершего. Так у них водится всегда. Ну вот, был человек, звали его Кыголиях. Он умер. А какой-то Кыголиях жив и сейчас. Те, кто поминают, разыскивают его и делают подарки Кыголияху живому в честь мертвого. Понимаешь теперь? Если бы мы назвались именами умерших, у нас было бы немало шкур.
? Помолчи, ? шепнул ему Загоскин. ? Мне надо хорошо запомнить праздник мертвых.
Они сели на краю нар, рядом с каким-то тезкой умершего, получившим в подарок связку из нитей голубого бисера. Между тем поминающие завели какую-то тихую песню. Слов Загоскин разобрать не мог, но он понял, что песня была рифмованной. Они начали спокойную, медленную пляску в честь душ умерших. Потом женщины стали стаскивать на середину кажима огромные раскрашенные чаши с морошкой, рыбой и мясом тюленей. Тезкам умерших подавали чаши с водой; они троекратно обмакивали пальцы в чаши, отряхивали воду и тихо говорили: «Наши мертвецы, пейте!»
? Примите, мертвецы, от наших богатств. Помогайте нам тайно в нашей жизни! ? говорили тезки, разбрасывая вокруг частицы пищи. Все остальные молчали в глубокой скорби.
Молчал и Загоскин, наблюдая обряд печали. Он вспомнил русскую радуницу, сельское кладбище, поросшее густой травой, представил себе, как темные мужицкие руки рушат белые хлебные ковриги над могилами.
Загоскин старался запомнить обряд во всех подробностях.
В тот вечер он записал в дневнике: «…я забыл в этот момент грубые обычаи дикарей, видел в них людей, и что-то грустное невольно западало в душу…»
? Белый Горностай, ? приставал к Загоскину Кузьма, ? брось пишущие палки. Довольно тебе чертить ими; светильник горит плохо. Мы скоро придем к Лукину в Колмаковский редут. Там будут яркие жировики. Лучше скажи, почему здесь у крещеных кан-юлитов нет никогда именин? Сейчас они пришли к тебе спросить об этом. Можно их позвать?