Подошел отец, увидел патрон и отнял. Его веки дрогнули. Отец повернулся и пошел в тамбур. Я последовал за ним. Он рванул дверь и швырнул патрон. Бронзовая гильза сверкнула над кустами.
Отец стал боком ко мне. Его горбатый нос делал клевки, вторя вагонной тряске.
– Еще есть? – спросил отец.
Я замотал головой.
– Зачем таскаешь такие дела? – спросил он.
– На японцев, – ответил я. – Не табаком же мстить за деда.
– А на табак можно выменять заветный твой «мерседес», – сказал отец игриво.
– «Мерседес» мне больше не нужен, – буркнул я, нажал плечом дверь и нырнул в вагон.
С вокзала нас повезли на машине прямо в порт. Улицы Владивостока вздымались и опускались волнами. Они скатывались к морю. Берег бухты был обставлен пароходами.
Нас подвезли к серому пароходу, на носу у которого белела надпись «Советы». С одной стороны парохода сияло, как наш эмалированный чайник, море. С другой стороны кишела толпа переселенцев. Мы влились в нее и под звяканье чайника пробились к трапу, потом на палубу.
Растрепанные люди с криком волокли чемоданы, узлы, сундуки к кабиночкам с надписью «Твиндек». Мы тоже протиснулись в один из этих твиндеков. Отвесная лестница сбросила нас в темную утробу парохода.
Чайник затих – Юрик нашел себе место. Он залез на нижнюю сетчатую полку и сидел, поглядывая на меня из-под шали. Я бросил свой чемодан, узел и побежал на палубу. За мной застучали по железным ступенькам трапа бурки Юрика. В трюме пахло ржавчиной, селедкой, табачным дымом и кислятиной. А палубу грело весеннее солнце. Морской ветер гладил лицо.
Мы с братом пошли, где никого не было, – на корму.
Вода в бухте напоминала по окраске хвост павлина.
– Это от нефти, – объяснил я брату.
К борту нашего парохода прибило мандариновую корку. Мы с Юриком стали плевать в нее. Юрик загадал: если попадет до десяти, мы встретим белый пароход. А я загадал: если попаду до десяти, на нас не обрушится буря. Мы плевали по очереди. Юрик первый попал в корку. Он запрыгал на одной ноге и запел:
Синее море,
Белый пароход…
Я попал лишь на десятый раз.
– Не будет бури, – объявил я торжественно брату. – Наш десант высадится в полном боевом порядке!
– Бури не будет, – вмешался кто-то у нас за спиной тягучим голосом, – а штормик баллов на шесть-семь потреплет «наш десант».
Мы обернулись. К нам подкрался высокий лохматый дядька в морском бушлате и клёшах. Под бугром его носа, напоминающим валенок, топорщились усы из медной проволоки. Дядька легонько шевелил ими при разговоре. Он пристально смотрел на солнце из-под левой руки, на которой не хватало двух пальцев – безымянного и мизинца. Солнце напоминало кусок тлеющего кокса. В войну мы иногда топили коксом, который я собирал на станции.