Я почему-то подумал про Сумико и не ответил маме.
– А-а, горлица, – заскрежетал отец, глядя на маму дикими глазами, – птенца защищаешь… Крылья распустила… Воспитала мне сынка… Уезжайте – один останусь! – Он схватил маленький японский столик за край и поднял его в воздух.
Со столика полетела фарфоровая ваза, стопка старых японских журналов и банка с золотой рыбкой. Отец трахнул столик об пол. Все развалилось. На мокром пятне блестели грани разбитой банки, высовывалась лакированная ножка, а куча журналов была усыпана осколками фарфора.
– Рыбка-а-а! Моя рыбка-а-а… – запищал Юрик.
Отец тупо глядел под ноги и покачивался на каблуках. Вода из банки обрызгала ему сапог. Он попытался согнуться, чтобы очистить сапог рукавом кителя, и чуть не упал боком на печку. В это время снизу раздался пронзительный клич Рыбина:
– Вася! Сюда! Кимура… Вот он! Держу-у-у!..
Отец кинулся вниз. Дом задрожал от его каблуков.
Я скатился вслед за отцом, забыв о больной руке. На дворе происходило вот что.
Кимура вырывался. Но руки у Рыбина были сильные. Кимура стоял лицом к дому и видел, как из дверей выбежал отец, за ним я. К Рыбину поспевала помощь. И тогда Кимура захватил руку Рыбина обеими своими, вытянул ее на плече и перевернул отцовского дружка через себя. Рыбин грохнулся на землю, словно куль с глиняными горшками.
– До свидания! – крикнул Кимура и побежал вверх по склону.
Через несколько секунд не слышно было даже шуршания кустов.
– Стой, гад!.. – ревел отец. – Честно бороться будем!
Но тут носок его сапога зацепился за Рыбина. Отец растянулся рядом.
Лицо Рыбина белело под луной, как фарфоровая чашка с ручками. Из носа вытекала черная струйка.
Подошла бабушка с ковшом воды. Она побрызгала изо рта на лицо Рыбина. Тот зашевелился и открыл глаза.
– Вася, он сожгет теперь меня, – сказал Рыбин и всхлипнул. – На материке мясо ел – крепче был. А тут рыба… Сожгет…
– Я с этим Кимурой завтра же поборюсь, – успокаивал дружка отец.
– Сами виноваты, – возразила бабушка.
Рыбин схватился обеими руками за голову и, сутулясь, пошел к себе.
Отец побрел за ним.
– Тоже лечить надо, – сказала бабушка, скорбно подперев подбородок ладонью. – А ведь до войны совсем не пил.
«Сумико, я хочу увидеть тебя и объяснить все… Мой отец не такой… Он фронтовик, а у фронтовиков нервы расшатанные. Я тебе расскажу, какой отец у меня на самом деле. И Юрик просит золотую рыбку. А где я ее возьму? Бычка он теперь не хочет. Подавай ему золотую рыбку, и все.
Я жду тебя, Сумико, в кустах бузины, напротив окна твоей комнаты. Гера».
Это первое, что я написал, когда зажила у меня рука. Словно не существовало Борьки, Скулопендры и Лесика, которые ждали от меня письма.