– Уверяю тебя, на этот раз мои гости вели себя вполне пристойно! – заявил Фрэдди, поднявшись с превеликим трудом на ноги и направившись к ней нетвердой походкой. – Боялась, что будет разбита еще какая-нибудь лиможская поделка, а? Или, того хуже, одна из рубиновых дедушкиных ваз? Не стану скрывать, это и меня огорчило бы, ведь разбитое стекло мало что стоит на рынке.
Чина нервно сглотнула.
– Надеюсь, вы не хотите сказать, что собираетесь продавать все эти вещи?
– А что в этом такого? Теперь, когда дедушка умер и похоронен, я намерен все переделать в Бродхерсте, обстановка тут, на мой взгляд, чересчур уж спартанская. И я не потерплю возле себя всю эту антикварную мертвечину, которую насобирал он. Деньги куда большая ценность, нежели это старье. Или ты не согласна со мной?
– Вы не можете говорить так всерьез!
– Ну-ну, моя прелесть, не стоит так волноваться! – ухмыльнулся Фрэдди и начал размахивать трясущимися руками перед ее лицом. – Если мне удастся продать эти безделицы, то они скорее всего попадут в какой-нибудь музей, где их выставят на радость публике. Поверь, от них там будет больше пользы, чем здесь, где они сокрыты от всех под замком. – Он громко икнул и затем продолжил: – Та же участь постигнет и эту отвратительную якобинскую мебель. Подумать страшно, сколь долго подобная рухлядь мозолила глаза всем в нашей семье. И я не собираюсь и далее хранить в своем доме такую безвкусицу.
Чина, сжав губы, молча повернулась к огню, прекрасно понимая, что ей не уговорить своего кузена отказаться от его безрассудного замысла. Ни один из них – ни Фрэдди, ни Кэсси – никогда не ценили и не понимали красоты всех этих замечательных творений и исторической значимости собранных в Бродхерсте картин и акварелей известнейших фламандских и итальянских мастеров. Единственное значение для брата с сестрой имела лишь цена этих произведений искусства, выраженная в полновесных фунтах стерлингов, которые можно было бы выручить за них на аукционе. Возможно, потому-то и испытывал старый граф такую симпатию к своей внучатой племяннице, что она единственная изо всех искренне разделяла его любовь ко всему прекрасному.
– Представляю себе, как старик начнет ворочаться в своей могиле, когда к нам на чашечку чая заглянут оценщики! – изрек с недоброй усмешкой Фрэдди. – Вот было бы интересно взглянуть на это, не правда ли, кузина?
Он засмеялся и, проводя тыльной стороной руки по губам, слегка пошатнулся, ибо был пьян как стелька, хотя и, не сознавая того, разыгрывал из себя всесильного и непреклонного хозяина родового поместья Линвиллов. Девять тягостных лет прошли с того дня, как в огненном пламени, охватившем лондонский театр, погибли родители Фрэдди, в результате чего он неожиданно стал правопреемником графского титула. И все это время, к величайшему раздражению внука, его престарелый дед упорно отказывался умереть, несмотря на многочисленные ожоги, полученные им в том же пожарище. Граф не спешил уходить в мир иной, словно, как представлялось Фрэдди, решил дожидаться в своем имении второго пришествия, развлекая себя исключительно тем, что заставлял внуков плясать под свою дудку, будто они всего-навсего марионетки в кукольном театре. Особенно успешно проделывал он это в тех случаях, когда дело касалось денежных вопросов, что и неудивительно, поскольку Фрэдди постоянно испытывал нужду в звонкой монете. С каждым годом граф, казалось, становился старее, но не слабее, и даже удар, поразивший деда в прошлом году, не смог его доконать. И только пневмонии, коей обязан он был на редкость холодному и сырому лету, удалось наконец свести графа в могилу, что вполне отвечало нетерпеливым чаяниям внуков.