Великолепие шелка

Бродхерст, графство Кент

Октябрь 1847 года

Узкий серп убывающего месяца, проглядывая из-за несущихся по небу темных туч, озарял таинственным сиянием крышу величественного, сооруженного в георгианском стиле помещичьего дома, чьи массивные каменные стены отливали в лунном свете серебром. Дувший с Ла-Манша ледяной ветер сотрясал ставни высоких прямоугольных окон и гнул ветви украшавших старинный парк могучих деревьев. А по пожухлой траве плясали веселыми зайчиками пробивавшиеся сквозь тяжелые парчовые портьеры случайные отсветы от горевших в здании свечей.

К подъезду особняка подкатывали со скрипом один за другим экипажи. Лакеи в ливреях из черного атласа привычно помогали высаживаться из них многочисленным элегантным господам и затем провожали сих знатных особ во внутренние покои. Оживленные голоса, разносившиеся по всему дому, да и сама царившая здесь праздничная атмосфера, на взгляд стороннего наблюдателя, никак не вязались с чем фактом, что лишь вчера утром был предан земле прах хозяина этого имения, достопочтенного Эсмунда Луи Хакомба, восьмого графа Линвилла, и что многие из этой шумной, разряженной публики еще недавно шествовали в числе прочих в траурном кортеже.

Прижавшись лицом к стеклу, в темной спальне западного крыла строения на верхнем этаже девушка лет семнадцати наблюдала, как к дому подъезжают гости. Когда до ушей ее донесся прозвучавший пронзительно в холодном ночном воздухе смех некой солидной дамы в кричащем платье из розовой парчи, она отвернулась, не в силах побороть отвращения. Тяжелые драпировки на окнах упали на прежнее место, юное же создание остановилось в отчаянии посреди комнаты и повернуло невидящий взгляд к камину, где огонь жадно лизал сухие поленья.

– Кажется, они уже заявились? – молвила женщина средних лет, сидевшая в кресле у очага. Игла в ее тонких руках методично сновала по ткани, выводя на ней шелковой нитью узор.

– Да, – подтвердила чуть слышно девушка. – И ни один из них, как видно, даже не помнит, что бедного дядюшку похоронили только вчера. Почему ж они, Анна, никак не разъедутся по домам? Не собираются же они и эту ночь провести здесь за пьяным застольем и танцами!

Седая голова Анны Сидней еще ниже склонилась над пяльцами.

– Да кто их знает, детка!

Зеленые глаза Чины Уоррик, как звали эту девушку, засверкали бессильным гневом. Кружевные накрахмаленные панталоны вновь зашуршали в такт беспокойным шагам, отмерявшимся ею по комнате. Одетая в закрытое черное платье, она словно терялась на время в мрачных тенях комнаты, и только возле камина окружавший ее мрак рассеивался ненадолго, и тогда на рыжих кудрях вспыхивали огненные отсветы.