Мэттью поднял голову, мутными глазами обвел окружающее и расчесал волосы трясущейся пятерней. Капитан пытался понять, какую допустил ошибку. Ему казалось, что независимо от способа, которым выплеснется ярость, после этого он обретет благословенную власть над своими чувствами, обретет выдержку, которой всегда гордился. Этого не произошло. Даже во время дикой, невозможной близости, которую он разделил с Джессикой, ярость продолжала метаться в нем. Она никуда не исчезла и после того, как страсть исчерпала себя, отняв все его силы. Мэттью и теперь чувствовал себя слишком смятенным для выяснения отношений.
Так не может продолжаться бесконечно, угрюмо думал граф. Самое позднее завтра спокойствие вернется, и тогда он заставит жену признаться в неверности, он сделает это хладнокровно, без насилия. Одно презрение будет ему подмогой.
Теперь же, поднимаясь по лестнице в свои комнаты и дергая шнурок звонка, чтобы вызвать камердинера, Мэттью сознавал, что никак не может предстать перед Джессикой. Помимо прочего, причина была в том, что их отношения развивались совсем иначе, чем Ситон предполагал сразу после свадьбы. Его физическое тяготение к ней не только не пошло на убыль, но даже усилилось, появились и другие оттенки чувств, с которыми он безуспешно пытался бороться: потребность защищать и заботиться (немыслимая, неуместная потребность лелеять ее), желание завести ребенка, родившееся из симпатии к маленькой Саре. И еще странное, почти пугающее чувство радости, вспыхивающее каждый раз, стоило жене оказаться рядом.
А ведь клялся, клялся не раскрываться для нее, не сокращать дистанции и держать эмоции в узде! Это ему попросту не удалось. Нелепо и безрассудно Мэттью позволил себе чувствовать с такой силой, с какой не чувствовал со дня смерти матери. Он проявил слабость и теперь расплачивался за это… Пока Мэттью мылся и брился, пока переодевался в одежду для верховой езды, взгляд его то и дело впивался в смежную дверь. Его мучила легкая тошнота после спиртного, выпитого на пустой желудок, голова продолжала раскалываться от боли, но куда сильнее беспокоила свинцовая тяжесть в душе, глухая ноющая боль, которая сразу усиливалась, стоило вернуться мыслями к Джессике. Мэттью пытался раздуть в себе ярость по поводу ее измены, но и ярость не оттесняла мучительной тоски.
— Меня не будет до самых сумерек, — объявил граф камердинеру, — и я хочу, чтобы к тому времени были собраны мои обычные дорожные вещи.
— Милорд!
— Рано утром я уезжаю в Портсмут, Ролли. Тебе известно, что я вот уже несколько дней жду повестки, и мое возвращение на борт «Норвича» — дело самого ближайшего времени. Я с таким же успехом могу ждать и в Портсмуте.