Мэттью впился взглядом в лицо жены, впервые позволив презрению и гневу выразиться со всей полнотой.
Некоторое время Джессика стояла в оцепенении. Она, побледнела так, что кожа лица казалась совершенно бескровной. После долгого тягостного молчания губы ее сжались, и Мэттью сообразил, что это признак гнева.
— Вы можете быть совершенно уверены, ваша милость, что я назову вам имя человека, с которым встречалась. Дело в том, что именно за этим я и пришла к вам сейчас.
Что-то острое полоснуло его внутри, оставив неопределенность и еще большую тревогу, чем прежде. Мэттью вдруг перестал понимать, что происходит, кто обвиняет, а кто оправдывается.
— Вчера после обеда из городка прибыл мальчишка, — начала Джессика, сцепив пальцы с такой силой, что те побелели. — Он доставил письмо, адресованное мне. Я поняла сразу, как только прочла его, что отправитель прекрасно знает о вашем отсутствии в Белмор-Холле и о том, что до следующего утра вы не вернетесь домой. Слабое здоровье маркиза не позволило мне обратиться к нему за помощью. Таким образом, обстоятельства не оставили мне иного выбора, кроме как действовать самостоятельно. — Судорожным движением пальцы ее нырнули в карман и вернулись с листком, измятым и явно не раз перечитанным, — Вот полученное мной письмо, милорд. Прочтите его, и вы узнаете причину, по которой я оказалась поздно вечером рядом с таверной «Приют путника». Человек, которого вы видели, — мой брат Дэнни.
Она сделала несколько торопливых шагов и сунула письмо в руку, которую Мэттью автоматически протянул, Джессика плакала молча, не всхлипывая и не закрывая лица, и капли срывались со щек тяжело, словно свинцовые.
— У меня нет и не было любовника, Мэттью. Он мне ни к чему. Единственный мужчина, которого я когда-либо любила, — это ты.
Ситон снова испытал приступ ужасной, острой боли — короткий, но мучительный приступ настоящей боли в сердце. Секунды текли, а он все смотрел на зажатое в руке письмо. Мэттью по-прежнему ничего не сознавал, не мог осознать, внутренне защищаясь от правды, которая могла раздавить его. Потом попытался читать, но не мог: строчки прыгали перед глазами. Медленно поднял он глаза на Джессику, налицо, залитое слезами. Недолгий гнев оставил ее, и теперь в прекрасных чертах читались только обида и укор.
Мэттью хотел сказать что-нибудь, какие-то единственно правильные слова, которые поставили бы все на свои места, но в голове царила пустота, в которую граф мысленно заглянул, как в черную бездонную яму, — и отшатнулся. Там не было ни образов, ни мыслей, ни даже лучика света, который помог бы найти дорогу.