Он говорил ей как раз то, что она хотела услышать, то, чего она ждала столько лет, но у нее не было сил, чтобы хоть что-то ответить.
Она так усердно работала над собой все эти недели, используя средства самовнушения и стараясь привести себя в равновесие, она истратила столько драгоценной энергии, пытаясь задушить пламя, которое неоднократно paзгоралось, что теперь, испытывая радостное удовольствие от его слов, была совершенно бесчувственна.
Но понять, насколько реальна эта бесчувственность, было чрезвычайно трудно.
Стараясь разобраться в своих чувствах, она посмотрела в большое сводчатое окно гостиной во двор, залитый мягким светом, где мнимо покоился Тревис под клумбой цветущих фиолетовых и желтых петуний.
– Тори? – повторил Тревис, вполне живой и к тому же раздраженный.
Что он от нее хочет услышать.? Что все забыто? Что она возвращается домой? Казалось, его голос приходит откуда-то гораздо дальше, чем из Атланты. Он больше походил на эхо из сна, и она настолько устала, что в какой-то момент ей показалось, что все это сон.
Она почувствовала, что тает, когда представила его себе так явственно, будто видела только вчера, желая обнять этот образ и сдаться.
Если бы они были сейчас на «всезнающей» кушетке, то просто занялись бы любовью, и ей не нужно было бы отвечать ему словами, а только душой, которая всегда говорила «да», что бы он ни спросил.
Но ее язык управлялся – по крайней мере, частично – другой силой. Не только ее сердцем, но ее головой. Разумом, логикой и небольшими крупицами самосохранения, которые настойчиво говорили, что не надо уничтожать себя несмотря на то, что случилось пару часов назад.
Команда «сопротивляться» пришла из той области мозга, которая была источником гордости, достоинства и благоразумия, опирающимися на прошлый опыт и память.
Эта область мозга породила слова, напомнившие Тревису о том, как много версий всего этого она уже слышала раньше, заставила ее остановиться и спросить, насколько он продвинулся в оформлении развода, и, просеяв собачий бред его ответа, определила, что ни на сколько.
В середине вялых оправданий она повесила трубку, сопротивляясь слабому побуждению перезвонить ему снова.
Примерно с такой же силой ей хотелось перезвонить Ричарду в Санта-Барбару. Хотя прекрасно знала, что ничего хорошего из этого не выйдет.
Она непрестанно думала обо всех оскорблениях, которые слышала от Ричарда, чувствуя себя грязной, использованной и даже обесчещенной.
Наверху закрылась дверь, и Тори напряглась, соображая, не услышала ли ее Пейдж. Она не хотела ни с кем разговаривать, даже с Пейдж. Не хотела никому ничего объяснять.